По направлению к Свану

«Бедный Сван! – в тот же вечер сказала мужу де Лом. – Он все так же обаятелен, но вид у него очень грустный. Вот ты увидишь, – он дал слово, что на днях будет у нас обедать. Чтобы такой умный человек, как Сван, страдал из-за подобного сорта женщины, да еще и неинтересной, по словам тех, кто ее знает, идиотки, – как хочешь, по-моему, это сумасшествие», – мудро рассудила она, как рассуждают не влюбленные, полагающие, что умный человек имеет право быть несчастным только из-за женщины, которая стоит того; это все равно что удивляться, как люди допускают себя до заболевания холерой из-за крохотной бациллы-«запятой».

Сван решил ехать домой, но, когда он уже собирался ускользнуть, генерал де Фробервиль попросил его познакомить с маркизой де Говожо, и Свану пришлось вернуться в зал.

– А знаете, Сван, я бы предпочел жениться на этой женщине, чем быть зарубленным дикарями, – что вы на это скажете?

Слова «зарубленным дикарями» острой болью отозвались в сердце Свана; ему захотелось продолжить разговор с генералом.

– Сколько прекрасных людей погибло таким образом!. – воскликнул он. – Ну вот хотя бы… этот мореплаватель, останки которого привез Дюмон д’Юрвиль[223] – Лаперуз… – (И Сван уже был счастлив так, как будто он говорил об Одетте.) – Чудный человек был этот Лаперуз, он меня очень интересует, – печально добавил он.

– Да-да, ну как же, Лаперуз, – проговорил генерал. – Это известное имя. В его честь назвали улицу.

– Вы кого-нибудь знаете на улице Лаперуза? – взволнованно спросил Сван.

– Только госпожу де Шанливо, сестру почтеннейшего Шоспьера. Несколько дней назад она устроила нам отличный домашний спектакль. Ее салон со временем станет блестящим, вот увидите!

– Ах, так она живет на улице Лаперуза? Как это мило! Улица Лаперуза – такая красивая, такая печальная улица!

– Да что вы! Верно, вы давно там не были. Сейчас она уже не печальная – весь этот квартал перестраивается.

Когда Сван представил наконец Фробервиля Говожо-младшей, то она, впервые услышавшая фамилию генерала, изобразила на своем лице удивленно-радостную улыбку, как будто при ней только о нем и говорили; она еще не была знакома со всеми друзьями своей новой семьи, вот почему она принимала каждого человека, которого к ней подводили, за одного из ее друзей и, полагая, что если она сделает вид, будто столько о нем слышала после того, как вышла замуж, то это будет с ее стороны тактично, нерешительно протягивала руку: так она давала понять, что делает над собой усилие, чтобы преодолеть сдержанность, к которой ее приучили, и в то же время – что внезапно пробудившаяся в ней симпатия к этому человеку восторжествовала над ее сдержанностью. За это умение держать себя родители ее мужа, которых она все еще считала самыми блестящими людьми во Франции, прозвали ее ангелом; впрочем, женя на ней своего сына, они с самого начала подчеркивали, что их привлекают душевные ее качества, а не богатое приданое.

– Сразу видно, что у вас музыкальная душа, – сказал генерал, как бы нечаянно намекнув на эпизод с розеткой.

Но в это время возобновился концерт, и Сван понял, что до конца нового номера ему не уйти. Ему было невыносимо тяжело в одной клетке с этими людьми – их глупость и нелепые выходки ранили его тем чувствительнее, что, не подозревая о его любви, неспособные, даже если б они о ней знали, проявить к ней участие и отнестись к ней иначе чем с улыбкой, как к ребячеству, или с сожалением, как к безумству, они вынуждали его рассматривать любовь как чисто субъективное состояние, которое существовало только в его представлении и реальность которого ничем не подтверждалась извне; звуки музыки причиняли ему такую муку, что он подавлял в себе стон, и эта пытка все усиливалась от сознания, что заточение его длится в таком месте, где Одетта не появится никогда, где никто и ничто не знает ее, где ее отсутствие чувствуется во всем.

Но вдруг она словно бы вошла, и ему стало так больно, что он невольно схватился за сердце. Это скрипка взяла несколько высоких нот и как бы в ожидании продолжала тянуть их с таким воодушевлением, точно она уже завидела ожидаемое ею и, прилагая отчаянные усилия, пыталась продлить звук до его прибытия, чтобы успеть встретить его перед тем, как испустить последний вздох, старалась из последних сил, чтобы путь для него был свободен, – так держат дверь, чтобы она не захлопнулась. И прежде чем Сван успел сообразить и сказать себе: «Это фраза из сонаты Вентейля, – не буду слушать ее!», все его воспоминания о том времени, когда Одетта была в него влюблена, воспоминания, которые до самого этого мгновения по его воле жили невидимками в глубинах его существа, внезапно, обманутые лучом, пробившимся из поры любви, как им показалось, воскреснувшей, пробудились, вспорхнули и, равнодушные к теперешней его невзгоде, самозабвенно запели позабытые песни счастья.