По обе стороны (очерки)

Дядя Сема приезжал в Москву с грузом книг и уезжал с грузом зефира. Но не только. В полном соответствии с загадкой советских времен «Длинное, зеленое и пахнет колбасой – что это такое? Поезд Москва – Рязань» он уезжал с сумками, набитыми колбасой. В Рязани ситуация с продовольствием была аховая, и кроме рыбных консервов и водки, мало что можно было купить. Как, впрочем, и везде. За продуктами ездили в Москву; очереди, как известно, были дикие, москвичи обвиняли во всем «иногородних», но их и самих за глаза хватало. Все-таки, напомним, Москва была по сравнению с провинцией царством молочных рек и кисельных берегов, где зимой изредка появлялись даже апельсины и бананы, где «давали» сыр и колбасу, которая успешно заменяла мясо, товар скоропортящийся, несмотря на то что продавался и зимой, и летом исключительно в мороженом виде. «Давали» продукты – напомним и это – в определенном количестве в одни руки, но это ограничение люди давно уже научились обходить, и многорукие советские шивы возвращались домой с тяжелыми авоськами «дефицитных» продуктов. Неудивительно, что «длинное и зеленое», курсировавшее по маршруту Москва – Рязань, пахло колбасой.

Не будучи исключением из правил, дядя Сема тоже вез из столицы колбасу, но все-таки главная цель его наездов состояла не в этом. Он приезжал повидать нашу семью и кое-кого из живущих в Москве друзей-ровесников. А также приобщиться к культурной жизни, которой в провинции ему явно не хватало: в программу входили театр, концерты и музеи. Не то чтобы в провинции вовсе не было ничего «культурного», но и выставок, и концертов было не так уж много, вдобавок по уровню они уступали столичным и были недоступны простым людям: билеты на приезжающих из Москвы гастролеров шли номенклатуре и ударникам производства, а то, что оставалось, сбывалось на черном рынке по недоступным для пенсионера ценам.

Дядя Сема обладал обширной эрудицией, познаниями во многих областях: литературе, истории, музыке. Кроме того, его уникальная, «фотографическая» память навсегда удерживала все: факты, даты, имена, обстоятельства. Он мог с одинаковой легкостью перечислить солистов балета Большого театра тридцатилетней давности и игроков столичного «Динамо» нынешнего сезона. Живя в Рязани, Солженицын, работавший тогда над «Красным колесом», обращался к нему за справками: дядя Сема знал наизусть состав Первой думы, равно как и Второй, имена-отчества, партийную принадлежность каждого депутата…

Яркость его личности и объем знаний странно контрастировали с образом жизни, представлявшейся мне тусклой и бессобытийной. Казалось, этот своеобычный человек, предельно любознательный и общительный, жил анахоретом и ни с кем не общался. Ребенком я думала, что он оказался в Рязани по недоразумению, случайно, – позже я поняла, что это произошло по воле обстоятельств, контуры которых обозначились постепенно, но так до конца и не вырисовались.

Он был не только лыс, как колено, но и беззуб. С самого начала я его знала только таким, поэтому в детстве мне казалось, что иначе и быть не могло, но понемногу стало ясно, что и то и другое, очевидно, было следствием перенесенной в лагере цинги. Где проходит граница между знанием и незнанием такого рода? Когда, от кого и при каких обстоятельствах я узнала, что он принадлежал к «племени зэков», бывших заключенных, столь многочисленных, что не заметить их было трудно, несмотря на то что сами они стремились привлекать к себе как можно меньше внимания? Затрудняюсь сказать. Наверное, лет в 13–14, когда я начала читать самиздат. Мне вдруг открылась связь между описаниями заключенных – голодных, забитых, измученных – и тем обстоятельством, что в моем ближайшем окружении тоже был человек, потерявший все зубы и волосы. Не думаю, что кто-то – отец, бабушка или он сам – специально рассказал мне о его лагерном прошлом, скорее, я сама со временем догадалась.

Точно так же никто никогда не говорил мне: «Знай, что твоя бабушка провела значительную часть жизни за решеткой» – подобное сообщение выглядело бы нелепо и вдобавок грозило опасностью. Маленьким детям таких вещей говорить ни в коем случае не следовало: чего доброго повторят в детском саду или в школе, хлопот не оберешься. А детям постарше объяснять уже не было надобности: они и сами постепенно догадывались. Короче говоря, начиная с определенного возраста я знала, что бабушка и некоторые ее знакомые в прошлом были политзаключенными. И благодаря самиздату вскоре поняла, что лишь в редких советских семьях никто не сидел в тот или иной момент.