По обе стороны (очерки)

Неудивительно, что появление Д. М***, нежданно-негаданно свалившегося нам на голову, не вызвало особого восторга. Мы хорошо к нему относились, дружили с ним и охотно общались в Москве, но тут, в уединении, его присутствие оказалось явно не к месту. Мы не нуждались в дополнительном обществе – Д.М*** же, наоборот, соскучился по людям. Поселившись в пансионате на одной из близлежащих станций, он, судя по всему, безмерно скучал, и любая смена обстановки и окружения была ему в радость. Особенно если ей сопутствовала возможность поесть чего-то более вкусного, чем солянка в пансионатской столовой. Откуда он узнал наш адрес, как ему удалось нас найти, я так и не поняла – как бы то ни было, он стал навещать нас, хоть и не ежедневно, но все равно на наш вкус слишком часто. Мы старались не дать ему это почувствовать и всякий раз приглашали его остаться поужинать, кормили пирогами, пытаясь ласковостью обращения загладить явное раздражение Тамары, которое она, безразличная к светским приличиям, даже не старалась скрыть при его появлении. Демонстративно взяв с полки Фуко, она углублялась в чтение, не удостаивая гостя ни словом, ни вниманием. Д. М*** это, несомненно, чувствовал, но голод и скука оказывались сильнее. Тамары он явно побаивался. Однажды, не застав дома никого, кроме сердитой Тамары, он все же осмелился попросить разрешения дождаться нашего прихода, попросил отвести его в мою комнату, прилег там на кровать и уснул в окружении таблиц спряжения сильных глаголов. Проснувшись, он распрощался и ушел, не дождавшись нас. Тамара со смехом рассказывала об этом визите.

Мы не удерживали его, когда он собирался уходить, не меняли устоявшихся привычек. Однажды он отправился с нами на пляж и под нашими насмешливыми взглядами даже окунулся в ледяную балтийскую воду. Видимо, это купание стало последней каплей, переполнившей чашу терпения, а может быть, просто путевка в пансионате подошла к концу, он вдруг исчез – так же неожиданно, как до этого появился. Мы вздохнули с облегчением и вернулись к своим занятиям.

Позже я узнала от общих знакомых, что по приезде в Москву он написал рассказ об этих встречах. «Вас с Ириной он вывел в образе двух полных идиоток, так вы ему осточертели своим снобизмом и варварскими купаниями». Вот оно что… подумалось мне тогда.

* * *

Придя из гостей домой, я открыла первый из двух томов подаренной мне прозы. Он начинался с того самого рассказа о «двух идиотках», поначалу окрещенного «Рейс на Стокгольм». Я стала читать – и с первых же строчек на меня пахнуло соленым воздухом Прибалтики.

«Если всерьез, это был самый никудышный сад в округе. Крыжовник и смородина осыпались, не успевая созреть. Четыре яблоньки, искромсанные садовыми ножницами, роняли плоды с крахмальным привкусом. Флоксы вяли. Посреди дорожки росло и чахло совершенно бесполезное уксусное дерево, напоминающее папоротник или пальму. Но вот чего там было вдоволь, и самого лучшего качества, так это малины, пересаженной с местного кладбища хозяином сада, полковником в отставке…» Так начинается история двух одиноких девиц, одна их которых – нянька, «маленькая, кругленькая, некрасивая», а другая, «высокая, худая в плечах, широкая в бедрах и тоже некрасивая», – машинистка. Весь год они трудятся, не покладая рук, экономят, чтобы позволить себе эту летнюю роскошь: снять на вырученные деньги дачу и в течение нескольких недель забыть обо всех заботах, ни о чем не думать, наслаждаясь блаженным ничегонеделанием. Одиночество больше не проблема, постылая работа не более чем смутное воспоминание, жизнь прекрасна. Эта идиллия искусственна и хрупка, но если обращаться с ней осторожно, она выдержит.

Их покой смущен появлением третьего персонажа, тоже дачника, тоже одинокого, тоже праздного. Их свело случайное знакомство, он значительно старше, живет в пансионате в нескольких километрах от дачного поселка. Беседы с подругами вносят разнообразие в его монотонное существование, но главное, что привлекает его в их обществе, – это крепкий чай и пироги с малиной, которые ежедневно пекут и на которые его неизменно приглашают подруги.

Основное событие дня – ожидание. Лежа на песке, все трое всматривались вдаль, туда, где море сливается с небом, задаваясь вопросом: «будет сегодня рейс на Стокгольм или отменят?». И всякий раз героев охватывало чувство, похожее на облегчение, когда наконец «в небе появлялась белая точка. Медленно и упорно она ползла в сторону моря. Стоило сощурить глаза – и точка становилась крестиком. На невидимой прозрачной нити крестик тянул за собой белый рыхлый хвост». Пересекая небосвод, точка неуклонно приближалась к линии горизонта. «И на что он вам сдался, этот Стокгольм?» – неизменно спрашивал подруг Владимир Иванович, пожимая плечами. Ответа на свой вопрос он не получал. Ожидание самолета, ежедневно летавшего в Стокгольм, в Европу, вбирало в себя всю ностальгию по иной жизни, всю жажду перемен.