По обе стороны (очерки)

Второй элемент этого наследия не менее важен: ее друзья. Три человека, судьбы которых одновременно различны и схожи, типичны для их поколения. Первый, обреченный на безмолвие и бездействие, внутренний эмигрант, целиком ушедший в себя. Второй, нашедший в себе силы возобновить борьбу после 30-летнего хождения по мукам. Третий, которому чудом удалось вырваться из жерновов адской машины и который, храня верность кумирам своей юности, посвятил жизнь ставшей навсегда недоступной стране.

Птифуры

Самое темное место – под фонарем.

Китайская пословица

Мне всегда казалось, что моим родственникам по материнской линии рассказать особенно нечего: ничем интересным в своей биографии они похвастаться не могли. Никто из них не мог сравниться с бабушкой, папиной мамой, прекрасной рассказчицей, к тому же жившей вместе с нами и всегда бывшей у меня под рукой. Мои собственные родители работали, родители мамы – тоже; я видела их относительно редко, и никто, похоже, не имел ни времени, ни желания развлекать меня рассказами. В лучшем случае, когда я была совсем маленькая, они читали мне вслух. Поэтому я долго пребывала в убеждении, что одни члены семьи прожили жизнь полную драматических событий, в то время как другие – обычные законопослушные советские граждане, не отведавшие ни тюрьмы, ни лагеря, и, соответственно, не представляют для меня большого интереса. Одна бабушка, на протяжении десятилетий преследуемая властями, – почти героиня, а другая – всего лишь заведующая детским садом, да еще вдобавок член партии – какое тут могло быть сравнение? Вплоть до того дня, когда при работе над этой книгой мне понадобилось уточнить какую-то деталь, имевшую отношение к «интересной» части семьи, и я позвонила маме. Мои надежды оправдались: прекрасная память не подвела ее и тут, я немедленно получила все интересующие меня сведения, а кроме того – в качестве неожиданного бонуса – несколько эпизодов, относящихся к семейной истории бабушки и деда со стороны мамы, которые по драматичности ни в чем не уступали ужасам, выпавшим на долю «врагов народа».

Действительно, мамины родители никогда не сидели и никуда не ссылались – бывало и такое, даже в самые грозные годы советской истории. Тем не менее их биография свидетельствует о том, что в СССР разница между тюрьмой и волей была относительная и что в редких семьях вообще никто не сидел: взаимопроникновение этих миров делало это невозможным даже чисто статистически.

В моем раннем детстве мой дед, мамин отец, разведшийся еще до войны, был женат вторым браком на даме, которая мне никогда особенно не нравилась. Она была очень хороша собой, в ней чувствовалось нечто изысканное, она прекрасно одевалась, была отменной хозяйкой, а со мной была ласкова до такой степени, что мне делалось не по себе. Не менее любезно она держала себя и с другими членами семьи, но я чувствовала, что мои родители тоже ее недолюбливают. И этот взгляд… Он словно перечеркивал все ее улыбки.

Меня водили к ним в гости на дни рождения и прочие праздники, но к нам домой дед всегда приходил один. Возникало ощущение, что его жена оставалась чужой в нашей семье. Причиной тому служил скорее ее характер, чем ее прошлое – прошлое, о котором никто никогда не обмолвился при мне ни единым словом и о котором я узнала лишь много лет спустя.

В 16 лет она вышла замуж за профессионального революционера, подпольщика, который после 1917 года пошел на работу в ЧК. Во время Гражданской войны он был членом ревтрибунала, председателем Комиссии по приемке-отправке ценностей, изъятых у буржуазии, потом стал продвигаться по дипломатической части. В 20-х годах он сделал стремительную карьеру и вскоре оказался в Японии: секретарь консульства… вице-консул… консул… В начале 30-х он уже важное лицо, вращается в высших кругах дипломатов и разведчиков, к которым принадлежал, в частности, Рихард Зорге. Он явно был не только ловким аппаратчиком, но и талантливым человеком, знал английский, японский и, вероятно, немецкий. Баловень судьбы, женатый на красавице (кстати, подруге детства бабушки по материнской линии), отец прелестных дочерей-двойняшек, маминых ровесниц.

В марте 1937-го, в разгар всенародных чисток, затронувших и дипработников, он получает приказ вернуться в Москву. И возвращается, похоже, ничего не подозревая, уверенный в прочности своего положения, поскольку везет с собой на родину целый вагон (!) имущества: мебель, посуду, одежду, в том числе комплект всего, что может понадобиться пятилетним дочерям до самого их совершеннолетия, включая школьные принадлежности. Достойный представитель страны «реального социализма», он прекрасно знал, что в пролетарском раю зачастую не купишь ни мыла, ни туалетной бумаги.