По обе стороны огня [Сборник litres]

Все складывалось в пользу Шаткова — проверку он прошел, рекомендатели, которых Шатков не знал и никогда даже не видел, отозвались о нем хорошо, железный сцеп, что плотно обхватывал его, — Шатков чувствовал холод металла даже когда просыпался ночью, один в душной комнатенке с щелью-бойницей, ежился неприятно, — и все-таки это уже был не подвал, а первый этаж, здесь больше воздуха, — но тем не менее всякий воздух пропадал, когда он чувствовал на висках железный обжим, а живот поперек был стянут обручем, — в таких случаях он даже во рту ощущал застойный, очень прочный вкус железа.

Он все понимал, все ощущал и лишних движений не делал — если будет дергаться, его быстро подсекут…

Прошло уже шесть дней, как он жил на чужих харчах, очень скудных, надо заметить — пара котлет, макароны и компот на завтрак, то же самое на обед, плюс тарелка рыбного или картофельного супа, то же самое и на ужин, только без супа. Ресторанной едой, как обещал Николаев, и не пахло, за ворота выходить было нельзя, единственный человек, с которым Шатков мог беспрепятственно общаться, был Адмирал. Адмирал утешал Шаткова, хлопал его по плечу и произносил бессмертную фразу, которую невесть с чего полюбил: «Терпи, казак, атаманом будешь!» И вот в одно прекрасное утро Шатков неожиданно ощутил — никакого железного сцепа, никакой проволоки, опутывающей его, нет.

В тот же день Николаев взял его с собой — ему потребовалась усиленная охрана: Николаев гулял в ресторане, только что отреставрированном известной югославской фирмой. Своими таинственно затененными окнами ресторан выходил на набережную, был похож на дворянское собрание, внутри роскошно отделан, имел мраморный бассейн с золотыми рыбками, зимний сад и большие лимонные деревья в кадках, умело вписанных в главный, обтянутый голубой парчой зал. В ресторане, говорят, имелось все — можно было даже заказать жареного верблюда в ореховом соусе, печеную голову бегемота с яблоками в зубах и ляжку элефанта в розовом французском вине.

Посты охраны были поделены на две части — наружные и внутренние. Шаткову было отведено место в наружной охране.

— Быстро поднимаешься в гору, корешок! — заметил Шаткову напарник, худенький, похожий на гимназиста хлопец с высокими залысинами на голове. — Молодец!

Раньше Шатков этого паренька не видел. Был охранник хорошо вооружен — под мышкой у него в мягкой кобуре висел пистолет. Шатков, сделав нечаянное движение, коснулся пистолета, по размеру он походил на пистолет Макарова. С собою охранник имел две гранаты-лимонки, у Шаткова же не было ничего — не дали.

— В гору? — Шатков сделал удивленное лицо. — В какую гору, не пойму?

— Ты же был кандидатом на отчисление… на тот свет, — нагнувшись к Шаткову, доверительно прошептал Гимназист (Шатков его клички не знал, поэтому решил звать про себя Гимназистом). — Тебя же должны были искупать в ванне с кислотой. Чтобы растворился — и никаких следов. А вместо этого ты, — Гимназист неожиданно хихикнул, — стал своим человеком у Николаева.

— Так уж и своим!

— Совершенно точно — своим. Это же очень теплое место, — он хлопнул по скамейке, на которой они сидели, — без расположения шефа тебе его век не видать. Ты знаешь… — Гимназист снова хихикнул, по натуре он был человеком смешливым. — Одного опустили в ванну с кислотой. Потом пошарили в ней — не осталось ли чего от человека? И что же нашли? Две золотые коронки.

— И все?

— Все, — довольно подтвердил Гимназист.

— От человека так ничего и не осталось?

— Абсолютно ничего — ни костяшек, ни ногтей. Растворился без остатка, — Гимназист выразительно провел рукой по воздуху и пошевелил пальцами, изображая движение воды, — целиком. От макушки до пяток, — Гимназисту было весело, а Шатков с внутренним холодом подумал: вот что его ждало! Не асфальтовый гроб, а блюдо персональное — ванна с серной кислотой.

— Ты чего умолк? — спросил его Гимназист.

— Как тебя зовут?

— Глобус. А что?

— Но имя все-таки есть? От рождения, которое.

— Конечно, есть, только у нас по именам не положено. Глобус и все. Так меня все зовут. От Людоеда до Николаева.

— И по паспорту — Глобус?

— По паспорту не Глобус, но имя мое — Глобус, понял? — В голосе Гимназиста появились жесткие трещинки, глаза стали чужими, узкими, как у корейца. — И хватит об этом, понял?

— Как знаешь, — примирительно произнес Шатков.

По набережной шли люди. Нарядные, беззаботные, легко одетые — хоть и осень стояла на дворе, но они сознательно продлевали лето, не хотели прощаться с тем, что уже ушло, потому такая беззаботность и была написана на их лицах.

— Ты не обижайся на меня, — минут через пять произнес Гимназист, — но есть вещи, которые положены, а есть вещи неположенные. Нам с тобою предстоит еще много рыбы съесть, поэтому я не хочу с тобой ругаться. Но… — Он снова провел черту по воздуху и красноречиво пошевелил пальцами. — Ты это должен иметь в виду и не выпускать из вида. Понял?

— Ага. Понял, чем кот кошку донял. Я — понятливый.