По обе стороны огня [Сборник litres]

О Корреспонденте лучше не думать. В горле у Шаткова родился сам по себе глухой зажатый звук. Это нервное, это пройдет, Шатков помял пальцами шею, звук не повторился. Нет, сейчас не до Корреспондента, не до слабостей, сдаваться нельзя, — ни криком, ни слезами Корреспонденту уже не поможешь, надо только донести до тех, кому это положено знать, правду о том, что произошло с майором госбезопасности Семеновым.

Шатков это сделает.

Прошло минут пятнадцать, прежде чем в горном сумраке Шатков увидел два красных глаза, не сдержал улыбки — все-таки не упустил он «опель», отыскал иголку в стоге сена. Хотелось закричать от радости, пуститься в пляс прямо в этой грохочущей коробке, стукаясь головой о крышу, задевая локтями за спинки старых продырявленных сидений и железные выступы кабины, но вместо этого Шатков поспокойнел лицом, крепче взялся за руль, который у него буквально вышибало из рук, отбивало пальцы — под колеса попадали камни, резина соскакивала с них, всякий толчок усиливался, попадая на баранку — управлять «уазиком» было непросто. Водителям, которые работают на этих машинах, не позавидуешь…

Главное теперь было — оставаться незамеченным, сидеть на хвосте у «опеля» и быть невидимым и неслышимым. Шатков сбросил газ, перевел дыхание, словно бы не на машине ехал, а бежал сам, ногами измеряя запущенный, лишенный жизни проселок. Хотя проселком эту дорогу называть нельзя, проселки в России пролегают обычно среди полей, эти пыльные дороги соединяют бедные российские деревни. Здесь же, среди скал, неизвестно, как нужно называть эту горную дорогу, эти две колеи, ведущие в чужое гнездо? Прогорки или погорки… нет, это неведомо никому.

Он сделал рукой реверанс, не удержался и по-школярски ширкнул носом, уходя от своих мыслей, от сравнений, от всего пустого, наносного, что западает в голову в минуты, скажем прямо, опасные — ведь он находится на охоте.

Впереди в темнеющем густом воздухе вечера ярко зажглись красные фары и тут же погасли, снова зажглись. Шатков сощурил глаза, вглядываясь в пространство, затормозил, выключил мотор уазика. Некоторое время машина катилась по инерции, давя колесами камни, потом остановилась. Шатков протер рукою переднее стекло уазика — «опель», похоже, остановился. Что там, пост? Толстяк в кепке «феррари» проверяет, нет ли за ним хвоста? Или что-то еще?

«Опель» действительно стоял — машина была видна еле-еле, словно размытое белесое пятно неопределенной формы, похожее на выцветший кусок мха, приклеившийся к боковине горы.

Приоткрыв дверцу, Шатков посмотрел на бок «уазика», остался доволен: даже если уазик рассматривать так, что из глаз от напряжения потекут слезы, все равно вряд ли его можно будет различить: машина сливается с камнями, со стволами деревьев, с вечерним сумраком — дорожная грязь прочно облепила ее, стала своеобразной маскировочной краской.

Но что все-таки впереди? Почему остановился «опель»?

Вот белое пятно сползло с боковины горы, тихо двинулось вперед, призывно мигнули и погасли два красных огня — водитель «опеля», сворачивая за крутой скальный выступ, нажал на тормоза, — и «опель» исчез.

Шатков завёл мотор, покатил вперед, соображая, для чего же все-таки останавливался «опель»?

Через минуту все стало ясно: у боковины скалы стояла неприметная будка, сплетенная из прутьев, обложенная камнями, за которыми можно было спрятаться, довольно грозное боевое сооружение, способное долго держать оборону. Шатков подъехал к ней, от будки отделился человек, одетый в пятнистую форму, повелительно поднял руку.

«И тут военные!» — у Шаткова даже заломило под ложечкой — против военных он был слаб, — но в следующий момент отпустило: охранник не был военным, просто он носил пятнистую военную форму. Афганец, Людоед, Мулла, «Феррари», Гимназист и прочие носили джинсовые куртки и брюки, а этот товарищ (или кто он там: господин, гражданин, мюрид, сичевик?) был одет в КЗС, «комбинезон защитный, сетчатый», позаимствованный на армейском складе. Ремень потертый, на ремне — кобура с расстегнутым ремешком.

Охранник был вооружен «макаровым» — офицерским пистолетом, который в Афганистане называли «грузилом»: проку от пистолета не было никакого, он никак не тянул против моджахедского автомата или «бура» — тяжелой дальнобойной винтовки, хотя здесь, в горах, или в городской тесноте «макаров» — оружие отличное.

У Шаткова мелькнула мысль: «Вот и пистолетиком можно разжиться» — он выпрыгнул из уазика и, приветливо улыбаясь, шагнул к охраннику.

— Меня срочно послали к Николаеву, для него есть кое-какие новости, — сказал он.

Охранник напрягся лицом, что-то соображая. Шатков неожиданно резко выкинул перед собой руку со скрюченными пальцами, ширкнул охранника в низ грудной клетки, где сходятся ребра, потом ткнул в лицо.