По обе стороны огня [Сборник litres]

Хотя самой возни, того, как он приканчивал Муллу, шума Шатков не боялся, этот шум до складов не дотянет, а если и доплывет по воздуху, то дюжие ребята, таскающие ящики, вряд ли обратят на него внимание — мало ли где горластые здешние вороны могли затеять возню… Они очень часто шумят, бранчливо расклевывая какую-нибудь лисью тушку, либо вялое тело своей дохлой товарки.

А вот если Мулла начнет орать, если у него прорежется перебитый Шатковым голос, тогда будет худо. Поэтому Шатков каждый раз сильными ударами загонял крик в Муллу, вбивал внутрь, не давал ему вырваться; Мулла распахивал рот, хрипел, вращал глазами, плевался сгустками крови, но поднять тревогу своим сипением не мог.

Распахнув рот в очередной раз, Мулла выдавил из глубины своего мощного организма какое-то странное птичье, а может быть, змеиное клекотанье, потом сипение (похоже, у него сейчас прорвется наружу голос, что-то слишком быстро очухался товарищ), стиснул зубы, втягивая в себя воздух, снова открыл рот… Шатков понял — Мулла сейчас заорет.

Так заорет, что небо покроется трещинами, и Шатков, опережая этот крик, уже не сдерживая себя (внутри у него запалился холодный злой огонь, который обычно заставляет чесаться костяшки кулаков), ткнул собранными в одну железную кочерыжку пальцами Муллу в самый низ грудной клетки, другой рукой секанул по горлу, складывая противника пополам, потом добавил под ребра.

Услышал противный хруст костей и опять ударил ребром ладони по шее, угодив в самое уязвимое место — по яремной жиле. Он не хотел убивать Муллу, а получилось — убил: Мулла сморщился, обвял, из него с писком выпростался вонючий воздух, обдал Шаткова, и Шатков с брезгливым мычанием откатился в сторону.

Зажав нос, Шатков помял рукою карманы Муллы, пощупал за поясом — нет ли оружия? Оружие у Муллы было — все тот же штатный армейский «макаров». Шатков выдернул из него обойму, бросил пистолет на камни.

Потом, пригнувшись, добрался до вершины взгорбка, залег. Разгрузка оружия продолжалась. Шатков покусал сгиб указательного пальца. Что делать, он пока не придумал. Через десять — пятнадцать минут Людоед со своими людьми найдет Муллу и все поймет. Завтрашним утром складов здесь уже не будет — за ночь Николаев перебросит их в другое место, такое же глухое, горное, под видом охраны заповедника перегороженное шлагбаумами, воротами, либо вообще обнесет его колючей проволокой, поставит вокруг смотровые вышки и поселит там автоматчиков…

Шатков устало шевельнулся — усталость прочно поселилась в нем, она сидела в сердце, в руках, в плечах, в голове, от нее ныли кости, хребет, грудная клетка. Оглянулся.

Мулла лежал, широко раскинув руки и ноги, будто солдат, собравшийся поплыть на небеса. Шатков аккуратно сполз к Мулле, пальцами задрал ему веки, увидел красноватые белки — глаза Мулла закатил под лобную кость.

«А ведь действительно загнулся», — Шатков сожалеюще поморщился, нет, он не хотел убивать Муллу.

Сполз чуть вниз, подобрал пистолет Муллы, — в конце концов и этот пистолет пригодится, загнал в пустую рукоять обойму, оттянул затвор, загоняя в ствол патрон. Оглянулся на Муллу и сдвинул треугольный железный флажок, ставя «макаров» на предохранитель. Замер на мгновение, — показалось, что снизу, со стороны постов, которые он обезвредил, идет машина. Лицо у Шаткова сделалось узким, рот озабоченно сжался — этого еще не хватало!

Но нет, кажется, почудилось — никакой машины. Понюхал ствол пистолета, изъятого у Муллы, — из ствола ничем, кроме застарелого духа гари да обычного машинного масла, не тянуло, видать, старый пистолет Мулле не вернули, выдали этот, валявшийся где-то на полке в подвале, а может, генерал-майор Кравченко подарил его Николаеву на радостях, что заключил выгодную сделку, — отобрал у начальника склада и подарил. А пистолет велел списать, как и тысячи других, уже списанных…

Где-то недалеко, на каменной старой макушке, вышелушилась гнилая сланцевая плитка, звонко хлопнулась о камни, рассыпалась, Шатков стремительно прыгнул вниз, прижался к телу взгорбка, прислушался — не из-под человеческой ли ноги вылетела плитка? Может, его уже обкладывают, как волка? Разгрузка идет сама собой, охота — тоже сама собою… Еще одна плитка вылетела, со свистом полетела вниз, громко ударилась о камень. Раскололась.

Скорее всего, недалеко бродит зверь. Может, рысь? Но рысь — дама осторожная, рысь никогда не станет так шуметь. Тогда это горный козел — этому прыгуну все равно, вылетают из-под его копыт камни или нет. Шатков перекатился на спину, глянул с макушки взгорбка в глубокое темное небо, увидел там маленькие далекие звезды — равнодушные, чужие, подумал с неясной тоской, что он здесь один, совершенно один, никого больше нет, а один, как известно, — в поле не воин…