По обе стороны огня [Сборник litres]

Усталость — первый признак этого. Ниточка, связывающая бытие с небытием, очень тонка и изнашивается быстро, стоит нажать чуть больше, потянуть малость сильнее — и она порвется, не выдержит.

В последней шифровке, которую он вытащил из тайника в подъезде Нэлкиного дома, сообщалось, что на связь с ним выйдет оперативный сотрудник капитан Потапов. А вот когда выйдет, где, при каких обстоятельствах, какой пароль назовет — не сообщалось. Только фамилия, звание, и, скажем так, цеховая принадлежность… И все.

— Эх, Потапов, Потапов, где же ты есть, Потапов? — горько кривясь лицом, прошептал Шатков. — Ты выйдешь на связь, когда меня уже не будет в живых…

Боль отступила быстро. Левая рука хоть и действовала, но плохо. Впрочем, держать автомат все-таки могла. Он передвинул пистолет под ремнем, переместил его назад, вспомнил, что тот находится на боевом взводе, и недовольно поморщился: так и «пятую точку» недолго себе прострелить. Промашечка! Не вытаскивая пистолета из-за ремня, сдвинул флажок предохранителя, осторожно переместился к краю холма: слишком опасным был шум по ту сторону ущелья — кто-то упал, кто-то вскрикнул, что-то звякнуло о камни. У каждого звука мог быть десяток источников. Шатков аккуратно выглянул из тени.

Неужели его окончательно взяли в кольцо? И теперь кольцо это сжимают? Вон мелькнула одна тень — темное в темном, движение воздуха в воздухе, вон мелькнула другая тень… Шатков не сдержался, зло сплюнул на камни.

Хотя сама площадка была пуста, Николаев, как всякий грамотный стратег, собою не рисковал, боем руководил из пещеры. Шатков передернул затвор автомата, спиною прислонился к камню, поерзал немного, устраиваясь поудобнее, и начал ждать.

Надо было бы уходить, но Шатков не уходил, ждал. И вообще он понимал, что уйти ему не дадут — это, во-первых, а во-вторых, он еще не окончил бой.

Наверху послышался шорох, Шатков вгляделся: что там? На макушке взгорбка стоял плечистый и напряженно всматривался в темноту, выискивая Шаткова. Неужели пули Шаткова ничему его не научили? Или это был не тот плечистый дядя, которого он подстрелил, а другой — тоже плечистый и приметный?

Плечистый пошарил глазами, Шаткова не нашел, прислонил ладонь ко лбу, чтобы лучше видеть. Шатков положил автомат на колени, вытянул из-за ремня пистолет. Плечистый наклонился над темнотой и выкрикнул:

— Его нет здесь, ушел! Или убитый в канаве лежит. Я в последний раз когда стрелял, попал в него.

— Не может быть, чтобы был убит — ты ранил его, а не убил, это тертый калач, — донесся голос из-за взгорбка.

Шатков прислушался: знакомый голос или нет? Голос был незнакомый. Шатков поднял пистолет и два раза выстрелил в плечистого. Обе пули попали в него, подбили тяжелое тело, плечистый приподнялся над взгорбком, закричал надтреснуто, страшно, спиной рухнул на камни и с грохотом скатился вниз.

— Вот и рассчитались, — беззвучно пробормотал Шатков, — один — один! — Он до крови прикусил зубами нижнюю губу, темнота перед ним сделалась красной, горячей, ее надо было разредить, убрать кровянистость, сбить чем-нибудь резким — болью, ознобом, жарой, холодом.

— Ты что, ты что? — слезно закричал невидимый человек, прячущийся за взгорбком (Шатков отметил: «Еще один за мной охотится!») — Что с тобой?

— Ничего особенного. Насморк, — кусая нижнюю губу, усмехнулся Шатков. — Вот душман, ничего не понимает. Душок, одним словом.

Красная пелена перед глазами разредилась, стала немного видна дорога — и вообще сделалось виднее, это подсвечивала луна, скрытая облаками. — Шатков снова взялся за автомат, пистолет заткнул за ремень — обойма в нем была пуста.

— Петя-тя! — что было мочи, заставив вздрогнуть звезды, заорал по ту сторону взгорбка «душок», заприхлебывал звучно: — Петя-я!

— Капец твоему Пете! Понеслась душа в рай, лапками засверкала, — Шатков внимательно следил за противоположным краем дороги, за темной непроглядной грядой кустов, прочно вцепившихся корнями в дряхлый склон. Что-то там происходило, но странное дело — опасности он не чувствовал. Как не чувствовал опасности и со стороны «душка».

В человеческом организме заложен некий очень чуткий механизм, позволяющий распознавать беду за три версты: вроде бы все спокойно, безмятежно, ан нет — душа неожиданно настораживается сама собою, тело — тоже само по себе, — ищет защиту, а руки тянутся к какой-нибудь дубине.

Вдруг раздался выстрел, в кустах кто-то закричал. Шатков одной рукой поднял автомат.

— Они чего, передрались друг с другом?

Подбитый закричал еще сильнее, крик этот оборвал второй выстрел, кусты дрогнули, послышался треск, из цепкой притеми вывалилась фигура с безвольно сбитой набок головой — это был мертвый человек, мертвые всегда отличаются от живых, безвольно выкинул перед собой вялые, словно бы ставшие бескостными руки, через что-то перелетел и унесся в кусты, родив шум, хряск, взбив рой сухих, видимых даже в слабом свете листьев.