По обе стороны огня [Сборник litres]

Шатков, вытащив пакет из кармана, проглотил еще две обезболивающие таблетки и, кивнув Гимназисту, — спорить с ним было все равно бесполезно, — трусцой, оберегая плечо, побежал по дороге вниз, ко второму изгибу. Пламя отсюда тоже было видно, но выглядело уже совсем иным — тусклым, холодным, да и сам пожар, кажется, начал униматься, как только он уймется совсем, из пещеры выйдет заблокированный Николаев с остатками своей охраны и кинется вслед за Шатковым, за Гимназистом. Кинуться-то кинется, да только догонит ли?

Гимназист, дав еще одну, прощальную очередь из автомата, устремился следом за Шатковым.

— Потапов, нам недалеко, — хрипло, ощутив неожиданную слабость, прокричал Шатков Гимназисту, — полкилометра примерно. Я на уазике. Все, считай, ушли. В темноте они с нами все равно ничего не сделают.

— Правильно! — У второго изгиба дороги, откуда был виден пожар, Гимназист, высмотрев кого-то в просвет, опять дал короткую очередь.

— Пикколо! Мы их малость «пикколо!» Ты знаешь, что такое «пикколо»? В переводе с итальянского, а?

— Нет.

— «Пикколо» — это «немножко». Вот мы им сейчас и сделаем еще чуть-чуть «пикколо». Пикколо! — Гимназист выстрелил в просвет коротенькой булькающей очередью, выдернул рожок, швырнул его на землю. К Шаткову подбежал с незаряженным автоматом, держа его за цевье, споткнулся, перепрыгнул через выбоину, спросил у Шаткова: — Запасные рожки у тебя есть?

— Три штуки!

— Гони один сюда!

Глава десятая

Дорога громыхала под уазиком, плевалась камнями, машину с крышей накрывало пылью, и тогда они двигались вслепую, надо было включать свет, но Гимназист, сидевший за рулем, не включал его — боялся, что постовые, вырубленные Шатковым, могут очухаться раньше положенного времени и достойно их встретить.

Шатков сидел рядом с Гимназистом, нарастала боль в плече — надо было снова глотать таблетки, их действие опять прошло, боль гнездилась не в плече, нет — она уже уползла в само тело, растворилась там и теперь возникала то в одном месте, то в другом. Она уже была везде… Шатков корчился, пытаясь ее унять, но в грохочущем, будто танк, тряском уазике она не утихнет. И глотай таблетки не глотай — ничего уже не поможет.

— Бог терпел и нам велел, — философски изрек Гимназист, вращая тяжелую неповоротливую баранку, и с досадой стукнул по ней. — Тяжелее, чем у трактора! — Стукнул снова. — Надо десяток лошадиных сил иметь, чтобы вращать его, либо дополнительный движок ставить. Специально для руля. Терпи, Шатков! Хочешь, я тебе обезболивающий укол сделаю?

— Пока не надо. Если совсем будет невмоготу — тогда сделаешь.

— Меня тоже однажды ранило в плечо. На Дальнем Востоке. Там золото хотели вывезти по льду на Аляску, пришлось вступить в единоборство, — слово «единоборство» Гимназист произнес с особым смаком. — Пуля пробила мне плечо… До конца жизни не забуду той боли… Ох и боль!

Мимо одного, вырубленного Шатковым постового они пронеслись, даже не затормозив. Гимназист, наоборот, прибавил скорость и шел, не разбирая дороги в темноте — глаза у него были, как у кошки, ночью Гимназист видел не хуже, чем днем. На свету у второго поста притормозили специально, машина по макушку погрузилась в густую пыль, Гимназист проворно выметнулся из уазика, стукнул ногой в плетеную будку:

— Есть тут кто-нибудь? — Усмехнулся. — В кошелке пусто?

— Охрана продолжает отдыхать. Там вон ищи, там, — Шатков потыкал рукой в темноту, — левее возьми!

Но Гимназист уже сам увидел лежавшего без движения охранника, подошел к нему, восхищенно покачал головой:

— Хорошо вырубил! Научил бы паре приемчиков!

— Если будем живы. — Шатков поморщился недовольно: что-то потянуло Гимназиста в болтовню.

— За науку поставлю коньяк, — объявил Гимназист, — за каждый прием по бутылке.

— Мало.

— А если будет много — рожа не треснет? — Гимназист засмеялся.

— Рожа может треснуть только от избытка варенья. — Шатков откашлялся, выбил из горла твердый спекшийся комок, имевший вкус пыли, провел рукою по лбу, проверяя, есть у него температура или нет: ладонь была противно мокрой, липкой. Шаткову сделалось неприятно — он слабел.

— От избытка варенья слипаются задние половинки.

— У кого как. У одних половинки, у других — четвертушки… — Шатков не договорил, умолк.

— Все равно у тебя есть возможность хорошо заработать. Коньяк — штука дорогая.

— Э-э-э! Все это — словесная матата, пыль! — раздраженно проговорил Шатков и в следующий миг неожиданно понял: этой пустой болтовней Гимназист отвлекает его от раны, от боли, и ему сделалось неудобно перед Гимназистом. Пробормотал, винясь: — Извини!

— Тихо! — Гимназист предупреждающе поднял руку. — Как ты тут справляешься со своими проводками? Заглуши мотор!

Шатков потянулся к проводкам зажигания, разнял их, уазик загнанно всхрипнул, словно жук, свалившийся с дерева на землю, и умолк.

Гимназист сделал охотничью стойку, покрутил головой, настороженно глянул на Шаткова.

— Что, стука копыт не слышно? — спросил тот.

— Показалось, что мотор гудел. Николаев ведь бестия хитрая, в кустах мог и бэтээр спрятать.