По обе стороны огня [Сборник litres]

Казалось бы, его спокойствие должно было отрезвить охранника, но оно не отрезвило — на алом затылке образовались неприятные складки, он набычился, становясь похожим на адмиральского уткоиндюка Ваню, выпятил грудь и втянул голову в плечи.

— Не дозволено никого впускать. Наза-ад! Сейчас стрельну!

— Ты хоть бы говорить правильно научился, парень! Не «стрельну», а «выстрелю». Стреляй, коли у тебя совести нет, в товарища своего… Стреляй!

Никто не примчался на крик охранника — значит, в доме он был один. Шатков беззвучно придвинулся к нему сзади, обхватил здоровой рукой за шею и резко дернул голову на себя. Раздался глухой костяной хруст.

Пистолет выпал из рук охранника, охранник закатил глаза и захрипел.

— Ты чего сделал? — Гимназист сожалеюще качнул головой. — Нам ведь живые свидетели нужны, не только мертвые.

— Да жив он, жив, через два часа с ним все будет в порядке, — проговорил Шатков, глянул на охранника, смолк. Пробормотал озадаченно: — А может, и нет…

Гимназист был прав — они ожесточились, жестокость сделалась частью их жизни, нормой поведения, чертой характера, от нее надо избавляться, иначе… Необязательно ведь было ломать шею дураковатому охраннику, можно было просто оглушить его автоматом и связать руки, но нет — Шатков применил к нему смертельный прием.

— Страхуй меня у двери, — проговорил Гимназист, — а я наверх, к Николаеву, надо взять документы, пока они там находятся.

— Хорошо бы самого Николаева взять.

— Когда приедет — будем думать, как это сделать. Живым он вряд ли дастся.

— Что, ему уже даже жизнь собственная не дорога? — морщась от боли в потревоженном плече, поинтересовался Шатков и молча выругал себя — пустой вопрос: Николаев будет делать все, чтобы спасти себе жизнь, всех выдаст, лишь бы не очутиться в гробу, щедро обложенном цветами. Горло Шаткову стиснуло что-то холодное, и он проговорил: — Да такому и жить на белом свете незачем.

— Запри, пожалуйста, дверь! — Гимназист, перескакивая сразу через две ступеньки, понесся по лестнице вверх, в кабинет Николаева.

«А где же собака? — Шатков огляделся по сторонам. — Куда делась немецкая овчарка Николаева?» Собаки не было, но псиный дух в доме стоял, им, кажется, пропитались даже стулья, столы, диван, деревянная обшивка дома. Шатков прикрыл дверь, вдвинул в ушки мощный бронзовый засов — у Николаева многое было сделано под старину, засов отливали, видать, по специальному заказу.

«Надо быть настороже, чтобы собака не зашла со спины. Овчарки — животные опасные, их тренируют только для одного — нападать на человека, у овчарки нет мозгов умного пуделя или сообразительного сеттера — только глупость да злость». Шатков оглянулся — тихо, пусто. Где-то недалеко, за тонкой стенкой-перегородкой, пробили часы. Шатков, задержав в себе дыхание, посчитал число ударов. Девять. Девять часов вечера. Он думал, что сейчас гораздо больше, что на улице уже стоит ночь…

Наверху заскрипела половица. Шатков насторожился. Выбирая удобную позицию, прислонился спиной к косяку, — ему важно было видеть и двор, и дом, и саму лестницу, ведущую наверх, и ход в подвал — контролировать все пространство, как учили его когда-то на специальных курсах. Скрип не повторился — поступь у Гимназиста была легкой, почти невесомой, — тоже выработана в специальном учебном заведении. Шатков, подумав об этом, раздвинул губы в невеселой усмешке: в науке калечить и убивать мы зашли так же далеко, как в науке осваивать космос — «впереди планеты всей», — легкость поступи нужна при скрадывании зверя, в охоте на волков, но не в повседневной жизни…

Голова у Шаткова потяжелела, сознание стало туманным, его повело в одну сторону, потом в другую. Он ущипнул себя, больно прикусывая зубами нижнюю губу, но пелена перед глазами не прошла, только разредилась немного, — густая мутноватая сетка продолжала висеть перед ним. Шатков подумал о том, что на воротах не осталось никого, Ованес «отдыхает», а вакантное место никем не занято. Николаев, когда приедет, насторожится, врасплох взять его будет нельзя, а с другой стороны, после боя в ущелье какая может быть осторожность? Все, с осторожностью покончено! Николаев приедет сюда еще нескоро. Это только в фильмах про шпионские страсти герои порхают по экрану, словно бабочки, — то в одном месте появляются, то в другом. В жизни же так не бывает. Врасплох Николаева уже не застать никогда.

Шатков потряс головой, пробуя стряхнуть с себя навалившуюся муть, улыбнулся подавленно: когда он находится в таком состоянии — проку от него мало.

Он не сразу ощутил опасность — проворонил, что называется, — довольно поздно почувствовал, что сзади кто-то есть, стремительно оглянулся и увидел овчарку, медленно, на полусогнутых лапах, подползающую к нему.