По обе стороны огня [Сборник litres]

Полусогнутые лапы — это опасное состояние, преддверие атаки, готовность в любую секунду прыгнуть. Шатков круто развернулся и подставил под прыжок овчарки железный приклад автомата, ткнул им в овчарку, та молча отскочила в сторону, проскользила на лапах по гладкому лакированному полу, в ту же секунду развернулась и прыгнула снова. Прыжок в этот раз был длинным, и это спасло Шаткова, иначе бы овчарка сумела вцепиться ему в горло.

Забыв про боль и нездоровую муть, застившую ему взгляд, Шатков резко качнулся вправо, пропуская овчарку, вдогонку ударил ее торцом автоматного ствола в стык шеи и черепа, прибил чуть к полу, следом метнулся сам и, пока овчарка не успела прийти в себя от тычка и выровняться, обеими ногами, с прыжка, опустился ей на шею, ломая хребет.

Овчарка взвизгнула, перевернулась на спину и начала царапать лапами воздух. Шатков выругался, передернул затвор «калашникова», наставил автомат на собаку. Овчарка хорошо знала, что такое пули, автомат, пороховая гарь, заскулила и боком, боком, повизгивая, стеная, царапая когтями передних лап пол, поползла в сторону от Шаткова — задние лапы были неподвижны, после прыжка человека не действовали.

В это время двор ярко осветился — на скорости въехали две машины, фары были включены на «дальний свет», мощные лучи ударили по глазам, Шатков невольно зажмурился и прокричал наверх:

— Глобус, кажись, хозяева появились!

А быстро все-таки Николаев обернулся, очень быстро — то ли по радио вызвал машины, то ли у него запасные, дежурные, предназначенные для страховки, стояли где-то неподалеку.

Стволом автомата Шатков ткнул в выключатель, гася освещение в прихожей, с досадой отметил, что делает это запоздало, но и гасить раньше тоже было ни к чему: все лампы в усадьбе положено было держать горящими по инструкции, написанной Людоедом и утвержденной Николаевым.

— Глобус! — снова прокричал Шатков наверх, там что-то грохнуло — Гимназист свалил на пол стул, раздался невнятный раздраженный возглас — Гимназист подал его или кто-то еще, не понять, разбираться было некогда.

Шатков с горечью втянул в себя сухой теплый воздух — от боли, от усталости продолжала кружиться голова, из-под ног уходил пол, раненая рука почти не действовала, он уже плохо чувствовал ее, на здоровой тряслись, приплясывали полуонемевшие пальцы, оглянулся на овчарку — в прихожей и без света было хорошо видно. Овчарка заползла под кресло и сейчас неотрывно смотрела на Шаткова, словно бы гипнотизируя его. Либо навсегда хотела запомнить.

Поймав взгляд человека, овчарка выкашляла из себя сгусток крови, на глаза у нее навернулись слезы — поняла, что Шатков сейчас выстрелит в нее, он не мог иметь у себя в тылу такого врага, как овчарка, пусть даже и покалеченного, — и теперь плакала. Не такая уж и безмозглая была собака.

— Не бойся, — устало сказал ей Шатков, — ты ведь ни в чем не виновата. Стрелять я не буду. Главное, не нападай больше на меня сзади.

Машины встали точно напротив входа, голубоватый свет фар был настолько резким, что от него, как показалось Шаткову, начало дымиться окно, из распахнутых дверей выпрыгнуло несколько человек, часть приехавших метнулась в одну сторону, часть — в другую. Через полминуты дом был взят в кольцо.

«Вот и все, — отрешенно подумал Шатков, — быстро как сработали, а! Позавидовать можно! На стороне этих людей — сила, на моей — закон. Но сила переборола закон. На помощь никто не придет. Атака-то какая, а! С прожекторами, словно в войну, когда маршал Жуков штурмовал гитлеровский Берлин …» Он попробовал поднять раненую руку — бесполезно, только растревожил ненужным движением плечо, да еще что-то неприятно хрустнуло в ребрах.

Поморгал часто, будто хотел сбить с ресниц соринку, с сипением выдавил сквозь зубы воздух — хоть и неспокойно, муторно было у него на душе, а страха он не чувствовал. Чему бывать, того не миновать.

Жаль только уходить из жизни раньше срока, не доделав многих дел, не женившись, не докурив последнюю, как поется в одной песне, сигарету, не выпив прощальную стопку водки, не сотворив ребенка. С другой стороны, не с Нэлкой же ему заводить ребенка. Нэлка — путана… Шатков слабо улыбнулся.

«Неужели не будет подмоги? — подумал он. — Бывает время, минуты, часы, когда жизнь невероятно убыстряется, летит с ослепляющей скоростью, ни одного предмета в ней не заметить, ни одного лица, а случается, выпадают минуты, когда жизнь тянется еле-еле, неохотно, мучительно, минуты превращаются в часы, часы в сутки, сутки в месяцы. Вот и сейчас… Сейчас жизнь замедлила свой обычный бег и ползла с черепашьей скоростью, ничего, кроме боли, Шаткову не принося. Интересно, как там, наверху, Гимназист? Что-то он подозрительно затих».

— Эй, вы, ублюдки! — раздался зычный голос с улицы. — Сколько вас там, один, двое? Отоприте-ка дверь! Сделайте это по-хорошему! Ваша песенка спета! Слышите? Отоприте дверь, иначе сейчас стрелять будем.

Шатков неожиданно для себя застонал — стон вырвался сам по себе, бесконтрольно, помотал головой.