По обе стороны огня [Сборник litres]

Шатков наконец понял, что происходит, и не поверил этому — подоспела помощь, над усадьбой Николаева повисли два вертолета. Адмирал тем временем снова ткнул стволом пистолета в Шаткова, прицелился, Шатков нырнул вниз и вперед, под прикрытие толстоногого столика, стоявшего в прихожей. Адмирал выстрелил.

Пуля отколола у стола угол и вонзилась в паркет. Адмирал отступил вверх по лестнице на два шага и выстрелил еще раз. Шатков точно угадал момент, когда дрожащий палец Адмирала — Адмирал не знал, что происходит во дворе, и опасливо косил глазами в разбитое стекло, — нажмет на спусковой крючок. Шатков в тот же самый миг дернулся, будто от удара, отъехал чуть в сторону по скользкому полу.

Выколотив еще один кусок у столика, пуля с искрами всадилась в чугунную батарею, встряхнула ее, затем отрекошетила и застряла в древесной плоти.

Если Адмирал был хорошим каратистом, то стрелком он был плохим, из ракетных установок стрелял, наверное, лучше, если бы он стрелял из них так же, как из пистолета Макарова, то вряд ли бы получил звание Героя Советского Союза.

Шатков выдернул из-за пояса свой пистолет.

— А-а-а, — Адмирал дернулся и молниеносно исчез за косяком проема. И откуда только у старого человека взялась юношеская прыть? И как он умудрился убить Гимназиста?

Услышав буханье башмаков Адмирала по деревянным ступенькам лестницы, Шатков помотал головой, вытряхивая из ушей противный звон: в мирном южном городе оказалось столько стрельбы, сколько не было и в Афганистане, — сплошной грохот, свист пуль, искореженная мебель, дым, гарь… Шатков привстал на ослабевших подрагивающих ногах, заглянул в стеклянный пролом, оставленный арбалетной стрелой — над двором повисли два вертолета, из них выпрыгивали парни в пятнистой форме, один спрыгнул прямо на крышу машины, продавил ее ногами и с крыши копной свалился на одного из николаевских охранников.

Сомнения, что возникли в Шаткове, отпали окончательно, он боялся, что эти люди присланы генералом Кравченко — вдруг у Гимназиста была неточная информация, ведь арестовать генерала не так-то просто, тут не надо ничего объяснять, — но Кравченко к этим десантникам никакого отношения не имел.

Шатков боком, боком, словно инвалид, кривясь от боли во вспухшем, сделавшемся совсем чужим плече, подтянулся к Гимназисту, приподнял его голову — кожа на щеках Гимназиста уже высветлилась, пошла восковыми пятнами — изнутри проступал смертный холод. Шатков завернул Гимназисту одно веко — может быть, Гимназист как-нибудь среагирует? Нет, не среагировал.

— А я ведь даже твоей настоящей фамилии не знаю, — произнес Шатков сожалеюще. — Потапов — это наверняка кагэбэшный псевдоним…

Глянул на лестницу. Надо было торопиться — с Гимназистом он разберется потом, все узнает — и фамилию настоящую, если, конечно, ее скажут, и год рождения, и домашний адрес, а сейчас надо было гнаться за Адмиралом. Мужик он проворный, может уйти. Внутри у Шаткова родилось протестующее ворчание, он с трудом подавил его, проглотил вместе с комком, образовавшимся во рту.

Подхватив автомат, поковылял наверх, высматривая на ходу место, где Адмирал мог подкараулить его напарника. Таких мест было несколько — неглубокие, задрапированные тканью ниши, в которых можно хранить что угодно, от лыж до винтовки, и спрятать кого угодно, хоть «гиганта мысли» двухметрового роста. Из одной из таких ниш Адмирал и вывалился на Гимназиста, убил его боевым приемом.

Заглянул в одну комнату, в другую, в кабинет Николаева, пахнущий ладаном, хвоей, старой бумагой — странный сложный запах этот вызывал щемящее чувство и воспоминания о прошлом. Адмирала нигде не было. То ли сумел спрятаться, то ли ушел. Вполне возможно, имелся здесь какой-то сверхпотайной ход, о котором Шатков не знал. Шатков, когда чинил «жигуленок» и проходил испытательный срок, подумывал о лазе и специально прощупывал стены, исследовал фундамент — ничего, все было чисто, и он тогда успокоился.

Возможно, напрасно успокоился — ведь не мог же Адмирал испариться через печную трубу или вылететь в форточку, словно невесомая муха-поденка. Выходит, мог, раз испарился…

Если существует ход, то он явно проложен где-нибудь рядом с кабинетом шефа, либо вообще выходит в сам кабинет, где Адмирал, собственно, и прихватил Гимназиста.

Плечо болело, тянуло вниз, мышцы саднило, они ныли, дрожали от усталости, в голову лезли разные недобрые мысли, хотелось, будто ребенку, заплакать — видать, где-то рядом находился тот самый предел, переступать который нельзя — это грозит потерей самого себя, и даже больше, чем просто потерей, — грозит смертью. Хотя чего-чего, а смерти Шатков не боялся, и это было не просто бахвальством или некой суворовской удалью — просто он привык к ней в Афганистане.