По обрывистому пути

— У нашего поезда звания ведь какая отменная — товаро-пассажирский! Что ни пассажир, то и товар? Купцам продать — гору денег наворотили бы! — балагурил Антон.

— Ох ты и «товар», старик! — вздохнул его страж. — Знал бы я, сколько с тобой неприятностев, никогда не взялся бы тебя доставлять. Я думал ведь — так, старичок… Смотрю — без руки. Пожалел я тебя, а ты озорной, языкатый!.. Ну что тебе за беда, что поезд стоит! Постоит да пойдёт! Не на свадьбу спешить. Другие молчат и едут. Деньги платили, а едут, молчат, а ты всем недоволен, шумишь… Ты бы к стенке присунулся, спал бы уж, что ли! — уговаривал городовой.

— Сутки едем — все спать! Да что я, медведь! — возразил Антон. — Вот гляди-ка, опять становится!

В самом деле, поезд замедлил ход, заскрипел тормозами и снова остановился. Захлопали двери, в переполненный без того и душный вагон лезли новые пассажиры, неся с собой запашок влажной мартовской свежести, который развеивал кислый овчинный дух и махорочный дым набитого людьми вагона.

— Манюшкя! Ванюшкя! — суетливо кричала деревенская женщина, засовывая закутанного в тряпье младенца на широкие верхние нары. — Где вы там, лихоманка-то вас побери, увязли?! Господи! Навязались мне на душу, право! — отчитывала она двоих старшеньких — лет восьми и десяти ребятишек, которые робко прижались в проходе прокуренного махоркой вагона.

— Растеряла, наседка, цыплят! Небось, никуды не поденутся! Никто не украдет твое добро! — проворчал мастеровой с нижней лавки. — Ты туда забирайся, а я их тебе подсажу, не бойся. Там, наверху, ловчее с ребятами…

— Одна с троими! Что же тут мудреного — растерять! — успокаиваясь, пояснила женщина и улыбнулась добрыми ясными, будто нарочно подсиненными глазами.

«Ладная-то какая красавица, ведь родит же такую бог!» — подумал Антон, с ласковым сожалением глядя на её бедняцкую, рваную одежонку, на стоптанные лаптишки, на скудную одевку её ребят.

Пока она подбирала их к себе наверх, раздались три звонка, свисток. Поезд дернулся и опять закачался.

— Тронулись, слава те, господи! Пронеси бог крушению мимо, — пролепетала вслух новая пассажирка, устраивая младшенького.

— Немысленность, право! — солидно и поучающе обратился к новой попутчице усатый Антонов полицейский. — Ну куды его «пронести»?! Нешто крушение — волк, по дороге бегает! Крушение есть несчастное произошествие! Когда и бывает, конечно, как, скажем, случается — и пожар загорит. Не каждый же день пожар у тебя в деревне! Вот так и крушение на чугунке…

— В какой ни на есть деревне на свете — всегда пожар! — возразил городовому Антон. — Пожарами бог людей не обделит! Каждому свой пожар в свое время! Рублей да богатства, конечно, на всех-то не напасешься, и господу трудно… — Антон кивнул на синеглазую молодку с ребятами. — Ишь ведь народ-то, как окаянный, плодится: сам голодный сидит, да ещё народит полдюжины нищих! А господу богу забота: где на них разом на всех устроить достаток!.. Надо же чем-то каждого наделить! А пожар да болезни на каждого сыщутся… Припасе-ены!.. Знай не зевай — хватай их, да в пазуху!..

— Чего это в пазуху? — не понял городовой мудреную речь Антона.

— Как чего! Божьи дары человекам — пожары да лихоманку, — пояснил Антон.

— Да разве пожары от бога, дурак! — остановил его городовой. — Бог-то людям добро посылает, а не пожары!

Пассажиры-попутчики придвинулись ближе. Дорога была долгой, нудной, и всех потешали и развлекали препирательства старого ткача с его провожатым.

— А ну-то тебя! — отмахнулся Антон. — Добро посылает бог сильным, богатым. А нашему брату он припасает пожары, хворобу да блох!..

Городовой вздохнул.

— Старый ты человек, Антон, — укоряюще сказал он, — жизнь ты прожил, бородой поседел, а разумения и такого вот — с ноготь — и то не нажил! Ведь это же богохульный грех, что ты городишь! Ну как ты блоху зовешь божьим даром, кощунец! Болезни, несчастья — от сатаны. Так и блохи!..

— Врешь! В каком то писании сказано, что бог сотворил птаху, а сатана — блоху? И птахи и блохи — всё божья тварь! Птица песни поёт и господа славит, а блоха — та по своему бога славит: петь не может — так кровь человечью сосет, скажем, как фабрикант или барин-помещик… Или ты скажешь, что фабриканты от сатаны?! А ведь они из меня сорок пять лет кровь сосали, пошли им бог долгого веку да полицию для охраны богатств и покоя! Век буду бога молить за моих благодетелев! А когда помрут, устели им господь от земли до самого рая дорожку пёстрыми ситцами, которых наткал раб божий Антон Петухов.

— Это кто же, папаша, Антон Петухов? — спросил с верхней полки курносый солдат.

— А я сам и есть Антон Петухов!

— Неужто, отец, от земли до царства небесного хватит тех ситцев? — спросил, подзадоривая, слегка хмельной молодец в полушубке и городском картузе, сидевший внизу, ближе всех к Антону.

— Я так сужу, что в десять рядов мои ситцы стлать и то бы хватило! Ведь люди гуторят, что от земли до неба-то всего семь вёрст!

— И все — лесом! — подхватил солдат.

— И все — лесом! — серьезно согласился Антон.