По обрывистому пути

— Охотно верю вам, господа! — отозвался жандарм. — Но в городе есть темные элементы. Под общий шум пойдут грабежи магазинов, всякие безобразия! Прошу, господа, разойтись… Завтра праздник, весь день гулять можно…

Раздался взрыв смеха.

— Продолжение следует завтра, коллеги! — тоном конферансье выкрикнул один из студентов.

— Завтра с утра все на улицу! — подхватил другой, сложив руки рупором.

— С утра все на улицу! — сотнями голосов кричали вокруг. — Все на улицу завтра с утра!..

В смешавшейся с пресненцами толпе Аночка слышала разговоры о том, что возле Манежа произошла рукопашная схватках полицией, солдатами и казаками.

— Коллеги! Коллеги! Не расходитесь! Приглашаю вас к дому обер-полицмейстера! — крикнули из толпы.

— К Трепову в гости, братцы! — узнала Аночка голос Федота.

— К его превосходительству Дмитрию Федоровичу, на Тверской бульвар! — пронзительно закричал юношеский тенорок впереди.

— Назад! — крикнул жандармский офицер.

Тверской бульвар был уже отрезан сплошной цепью пешей и конной полиции, жандармами, уже на самом бульваре, между деревьев маячили знакомые фигуры конников с пиками — казаки. Но молодежь не хотела легко отступить.

— Вперёд! — крикнул кто-то отчаянный. — Вперед, коллеги, вперед! В гости к Трепову!

— Назад! — послышался окрик жандарма. — Арестовать!..

— Хватают студентов! — визгнула женщина.

— Не давай, не давай! А ну-ка, пустите-ка, братцы, пустите подраться! — снова донесся до Аночки голос Федота откуда-то издалека впереди. — А ну, навались! А ну, отымай! Эй, навались! — кричал он. — Дружней, дружней, братцы!

И вот уже оттуда же, с той же стороны, раздались трещотки, свистки и дикие крики прохоровских подростков…

Зазвенел и погас фонарь на углу, за ним — второй; ловко выбитый камнем, погас и третий…

Впереди кишела кишмя настоящая свалка рабочих и студентов с полицией.

— С Никитского бульвара казаки! — выкрикнул кто-то.

— Спасайся на Бронную! — подхватил другой испуганный голос.

— Стой, не беги! Не бежать, коллеги! Не тронут! — останавливали трусливых трезвые повелительные голоса. И все же толпа начала быстро редеть, растекаться.

— Калоша! Коллеги, кто потерял калошу? Брюки так потеряете! — насмешливо кричали с площади вслед удирающим.

И вот уже где-то рядом Аночка услыхала в темноте; все гуще заливающей площадь, удовлетворенный голос бесстрашного Федота:

— Удирай, удирай, ребята! А ну, девки-бабы, пропустите студентов!..

Студент с окровавленным лицом пробирался в толпе рядом с Аночкой, не вытирая с лица кровь и натягивая на руку оторванный от шинели рукав.

— Ничего, ничего, не робей! Поутру мы сызнова выйдем, тогда посмотрим! — бодрил кого-то неунывающий, неугомонный Федот…

Несколько студенческих фигур проскользнули в толпе. Их заботливо пропускали в сторону Бронной.

6

Аночка не решилась зайти ночевать домой, где могла ее ждать полицейская засада, оставленная после обыска.

Снова она спала на постели Мани и проснулась от плача ребенка и нудной утренней брани за тоненькой переборкой. Там все уже встали, и шла, по-видимому, непременная воскресная ссора.

— Покуда ребёнка кормила, банки единой мне кипятку не оставили, окаянные, весь самовар выхлебали! — кричала женщина. — А щепки-то чьи?!

— Вот завела из-за щепок! Добра-то! — отозвался мужчина.

— Добра! — закричала та. — А ты поди насбирай их в снегу! Намедни на склад пошла. Хромой черт содрал гривенник. А за что? За мешок дерьма, прости господи! Полный мешок на хребте притащила — в неделю пожгли, а я кипятку не видала!.. Думала, хоть в воскресенье попью, и опять все сцедили!

— Заткнитесь вы, дьяволы, дайте хоть в праздник поспать! — зыкнул кто-то.

— И поставить-то нет никого, — слушая только себя, продолжала женщина. — Встань, поставь, вскипяти, а покуда дитё накормила, все сожрали…

— А самовар-то чей?! Самовар-то чей?! — однообразным аккомпанементом твердил дребезжащий старческий голос. — Мой самовар. Крантик-то все вертят, все вертят… Сызнова капает… Самовар-то чей?!

— Замолчите вы там, окаянные, чтоб вам сдохнуть, собакам! — неожиданно гаркнула тетя Лиза.

За перегородкой вдруг все притихло. Тётю Лизу все то ли боялись, то ли в самом деле сильно её уважали.

— Ну, девоньки, живо вставать! Там от нашего пира чего-то осталось. Варька!.. — повелительно позвала она.

Варька просунула нос в скрипучую дверь.

— Сбегай к Авдеихе, хлеба возьми пять фунтов да чайник с собой прихвати, кипятку притащи… С самоваром их, сдохнешь…

— И стюдню, — еще не проснувшись, откуда-то из-под подушки пробормотала Манька.

— И стюдню на три копейки. Вот тебе деньги, — согласилась Лизавета. — Да живо, смотри у меня!

Умывшись в холодных сенях из ковша над задрызганным мыльным ушатом, наскоро закусили вприхлебку с обычной мятной заваркой.

— Сбирайтесь, сбирайтесь на улицу! И день-то какой! Ишь сколько солнушка! — торопила Лизавета.

Аночка начала одеваться, но вдруг растерянно села.

— Ты что? — спросила ее Лизавета.

— Я не пойду…

— Как так? Почему?

— Да куда ж я днем-то, такая? — в смущении подняла она ногу в валенке и кивнула на шаль Ивановны.