По остывшим следам

Лыков привез своим симпатичным квартиросдатчикам подарки из столицы. Анна Порфирьевна получила парижские дамские журналы, самые свежие. А Валентин Семенович – шесть изящной работы азарпеш из турьего рога, оправленных в серебро. Довольные хозяева не знали, чем угодить гостю. Вдруг письмоводительница сказала:

– Никита Никитич Делекторский по вам скучает. Обаяли вы его, как барышню, и уехали. С тоской считал часы до вашего возвращения. Идите и срочно его обрадуйте.

– Он только скучал или еще и делом занимался? Я поручил ему допросить женщин из банды Варехи.

– И делом занимался, – защитила околоточного Ловейко. – А я ему помогала, записывала. И знаете, что я вам скажу? Интереснее всех Варвара Просфирина, сожительница Героева. Остальные просто бабы. А она живая и любопытная. Такая, знаете, веселушка. Когда околоточный начал снимать с нее допрос, она ему сказала: а ты меня удиви сперва! Тогда, может, и поговорим. Но наш храбрый Никита Никитич не сумел ее ничем удивить. Попробуйте вы. Из всех наиболее сметливая именно Просфирина.

– У меня есть чем ее удивить, – сообщил коллежский советник. И вынул из кармана фотокарточки, сделанные нижегородской сыскной полицией по его просьбе. На карточках был снят убитый «иван».

– Вот. Вдруг там были чувства или хотя бы симпатия? Тогда это может ее пронять.

Ловейко посмотрели карточки и одобрили замысел питерца. Тот позавтракал стряпней Анны Порфирьевны и пошел разыскивать помощника.

Никита Никитич обнаружился в приемной – сидел и ждал, пока начальство насытится.

– С приездом, Алексей Николаевич. Ну, что архивы, дали подсказку?

– Явной подсказки нет, только намеки. Загадочный человек из польской или литовской знати, пропал в Африке семнадцать лет назад, настоящее имя неизвестно. Вероятно, это он, наш Вязальщиков. Для дознания ничего не дает. А как ваши успехи?

Делекторский сказал то же, что и госпожа Ловейко:

– Бабы как бабы, ничего не знают, ничего объяснить не могут. Кроме одной.

– Варвара Филипповна?

– Да. Она умнее других. Только не хочет говорить.

– Ну, так всегда бывает вначале. Будем работать.

Зауряд-прапорщик промолчал, выказав тем самым сомнения в способностях начальства.

Через час они сидели в допросной комнате женского этажа губернской тюрьмы. Вошла Просфирина – молодая, стройная, с лукавыми нахальными глазами.

– Ой, мамочки! Нынче вас двое мужчин на меня одну, слабую женщину. Как же мне устоять-то? Прям не знаю.

– Да и не надо тебе противиться, Варвара, – в тон ей ответил коллежский советник. – Говори правду, как есть. Мы тебе за это послабление сделаем. Не надоело в тюрьме сидеть?

– Скушно начинаешь, барин. Как и все. А вот ты меня удиви али повесели, тогда, может, и расскажу чего.

– Просфирина! – гаркнул зауряд-прапорщик. – Ты должна обращаться к господину Лыкову «ваше высокоблагородие»!

– Будет вам, Никита Никитич, – одернул его сыщик. – Варвара – человек веселый, к чему формализм. Значит, я должен тебя удивить или развеселить. Так?

– Так, твое высокое благородие, – продолжила издеваться над ним разбитная баба.

– Удивить я тебя, пожалуй, смогу. А развеселить вряд ли.

– Пугать надумали? Ну-ну.

– Не пугать, хуже. Вот, посмотри.

И Лыков протянул ей фотокарточки. Она взяла их в руки, а когда разглядела – вскрикнула:

– Ой, боже-боже!!!

Подошел Делекторский и тоже стал их рассматривать:

– Да… Три пули в грудь. Не пожадничали, сволочи.

Сожительница Оберюхтина зарыдала навзрыд, так что стало ясно – чувства между ними были… Полицейские долго отпаивали ее водой. Наконец баба кое-как пришла в себя. Еще раз внимательно посмотрела фото, потом подняла на сыщика строгие и скорбные глаза:

– Кто его?

– А сама не догадываешься?

– Вязальщиков… Боялся, что Иона его выдаст?

– Да. А Иона, в свою очередь, боялся, что тот его убьет. И просил меня спасти ему жизнь, увезти из Казани. Я отослал его в Петербург, подальше отсюда. Думал, сберегу. А Вареха с Шиповым расстреляли его в поезде, трех конвойных при этом еще убили.

Варвара закусила губу. Зауряд-прапорщик протянул ей стакан с водой.

– Не надо, больше не заплачу, – отстранила она руку полицейского. – Я… я отомстить хочу.

– Тоже хочу, – признался Лыков. – Иона, конечно, бандит и убийца. Но он попросил о помощи. Сказал: только вы можете спасти. Я самонадеянно обещал – и не сделал. Теперь за мной должок. Сыпь на стол, что знаешь. А я Вязальщикову все припомню, и твои слезы тоже.

Баба начала вспоминать, но увы: оказалось, что знала она немного. Хитрый атаман прятался от второстепенных членов банды, лично общался только с обратниками. И даже им, как в случае с Оберюхтиным, сам назначал встречи. Просфирина видела его лишь однажды.

– Иона описал мне его наружность, – начал сыщик. – Бесприметный мужчина лет сорока, русый, усы и борода с сединой. Таких пол-Казани.

Тут баба его удивила:

– Борода у Вязальщикова приклеенная.

– Как так? Иона его знал с каторги. И про бороду сообщил уверенно.