По правилам и без (СИ)

— Поговорим, — голос дрогнул. Холодная ладонь сжалась, но стоило чуть пошевелиться, тут же безвольно повисла, словно ничего и не было. Я не могла заглянуть в глаза парню, в эти невозможно, невыносимо серые глаза — просто не было сил. Но и так знала, что там не было упрека. «Если ты так решила», — вот что было сказано еще холодной ладонью.

«Если с тобой что-то случится, я не прощу ни себя, ни тебя», — вот что было в холодных серых глазах, когда они смотрели на меня, уходящую из комнаты вместе с человеком со странным прозвищем Шекспир.

Но я этого не видела.

Я смотрела в пол, не в силах поднять глаза. Я боялась. Уже не чего-то конкретного, а всего понемногу.

И даже не заметила за этим отсутствующе-напуганным состоянием, что вышла на лестничную площадку.

— Я в любом случае тебя догоню, так что не дергайся, — опережая мои еще не оформившиеся мысли, произнес мужчина и достал сигареты. Несколько секунд — и вот он уже затягивается, выпускает клубы дыма… А я, что зачарованная, смотрю на тлеющий огонек.

— Ты ведь умная девочка, — огонек опускается вниз, а голос вынуждает смотреть в пугающие темные глаза. — И понимаешь, что даже если мы вас сейчас отпустим — а так, скорее всего, и будет, — все просто так не решится. Твой отец слишком сглупил, огрызнувшись на Степана Павловича, но проявил чудеса ловкости, быстренько передав очень важные для шефа документы Князю. Не стану объяснять, что к чему и кто есть кто, скажу только, что оба эти человека — в некотором роде хозяева всех нас, и грызутся они уже давно, но ничего друг другу сделать не могут даже в сложившейся ситуации. Подумай, кто тогда пострадает, — и снова затянулся, ожидая, пока я «подумаю».

Знала и так.

— Вижу, догадалась, — мужчина усмехнулся. — Это палка о двух концах. С Воронцовыми, Беликовым и его семьей все в порядке, пока документы у Князя. Но пока документы у Князя, каждый под прицелом Степана Павловича. Твой папа залез слишком далеко, а расплачиваться, если говорить прямо, будете вы с твоей мамой. Всем будет гораздо проще, если все вернется законному владельцу — и он лично запретит всем и каждому трогать кого-то из фигурантов этого нехорошего дела даже пальцем.

— И что же вы от меня хотите? — я заставила себя посмотреть Шекспиру в глаза, отправив страх куда-то далеко. Лишь бы только не выдать себя…

— Ничего.

Я моргнула. Еще раз. И еще. Разве рот только, как рыба, не открыла, глотая судорожно воздух.

— Ты ведь умная девочка и все решишь сама. Я просто хочу, чтобы ты все понимала и верно оценивала. А дальше…

А дальше пришли еще люди, и Шекспир замолчал, при этом едва заметно поморщившись. Я даже не осознала, что произошло — лишь позволила увести себя, пропустив мимо ушей все сказанное. В голове звенели слова мужчины, больше подходящего для актера, чем для человека, и было глубоко плевать на все остальное; пока все внимание не захватили знакомые голубые глаза.

— Все закончилось, так что можешь отмереть, — накидывая мне на плечи плед, проговорил Кирилл Викторович, усаживая меня в машину. В метрах пятидесяти от нее стояла еще одна, более строгая, и из нее вышел человек. Седоволосый мужчина, сила которого ощущалась даже если вот так вот смотреть ему в спину.

— Тебе понравилось это милое местечко, — «ненавязчиво» усадил меня в машину врач и сам сел рядом. Последним, что я увидела прежде, чем он сунул мне какие-то таблетки и велел выпить, я успела заметить, что Дима вышел в обществе Шекспира, и решила, что седоволосый мужчина занимает у Константина Викторовича аналогичную должность.

Проснулась я в знакомой комнате в серо-зеленых тонах. Не от шума, а от того, что этот шум разом исчез.

Глава 13. Череда ошибок

— Наконец-то, — первым, что услышала я, резко сев на уже знакомой кровати, был голос, принадлежащий Кириллу Викторовичу. Вернее, не первым; первым был стук собственного сердца, отдающий болью в висках.

— Я уже боялся, что переборщил с успокоительным, — тем временем продолжал мужчина; по голосу его, правда, нельзя было сказать, что он чего-то опасался. — Как ты себя чувствуешь?

Хороший вопрос, для ответа на который надо чувствовать хоть что-то, кроме бешено колотящегося сердца. Но не скажешь же так врачу, мало ли, как он отреагирует…

— На удивление хорошо, — солгала, не моргнув и глазом. Я научилась этому еще лет пять назад, если не раньше, и с тех пор не растеряла навыка — практиковаться на маме приходилось едва ли не всегда. Что уж поделать, если не хотелось ее нагружать своими проблемами — приходилось лгать, и со временем эта ложь буквально срослась со мной, переплелась с правдой и честностью.

Вообще, я не люблю лгать. Прямо-таки ненавижу. Но лгу. Часто, бесстрастно, беззастенчиво. Плохо? Все хорошо, мам. Болит? Да нет, пустяк, сейчас пройдет. Поссорились? Нет, что ты, просто немного повздорили. Все, правда, хорошо, не переживай.

И обязательно улыбка, приросшая к таким вот фразам — но только не в этом случае. В этом случае хочется заплакать, зарыдать.