По правилам и без (СИ)

— Ну, такой уж я человек, со своими странностями. Ну, хочешь, могу что-нибудь веселое рассказать. Допустим, про любопытного маленького Димочку и только что разведшуюся тетю Лесю, хотя какая она «тетя», ума как у меня — а то и меньше. Не смешно, между прочим! Хотя нет, смешно… Ей вообще с мужиками капитально не везло всю жизнь: то бабник, то алкоголик, то, извини за такое, еще тот извращенец, то просто придурок. В общем, развод на ее счету это был уже четвертый — и это в ее-то тогдашние тридцать два, причем по довольно смешной причине: ее муж через пару месяцев после женитьбы вдруг понял, что, как бы это поделикатнее выразиться… мальчиков, в общем, любит. Разумеется, скандал, немедленный развод, Леся в ярости, пьет, курит, кроет бывшего муженька, почем свет стоит. А тут попадаюсь ей, значит, семилетний я, и вопрошает она у меня, как у представителя мужского рода, почему ей попадаются одни только га… гады, за что ее мир так не любит, ну, и далее в этом же роде. Ну, а тетя на слова, когда выпьет и разозлится, резкая; а я ребенок любопытный, не нахожу ничего умнее, кроме как спросить, что значат тетины слова, которые я повторять не буду, у Кирилла. Тот мне не отвечает, как-то вообще подозрительно сбегает, и иду я уже к папе…

Тут я не выдержала — захихикала, представив себе эту картину.

— Тебе смешно, — наигранно обиженно продолжил Дима, — а мне вспоминать не хочется, до сих пор от воспоминаний задница болеть начинает…

— Прости, обещаю больше не смеяться, — примирительно сказала я, но предательски захихикала снова.

— Нет, ты смейся, смейся, главное, чтоб не плакала, а то я тебя сейчас не смогу как следует успокоить, — «признался» Воронцов, только показалось ли мне, что первую часть фразы он сказал на полном серьезе? — А еще лучше, расскажи что-нибудь, а то у меня уже горло болит.

— И что же тебе рассказать?

— Ну, не знаю даже. Допустим, о том, когда ты впервые напилась, и не надо говорить, что это было недавно и в моем обществе! Ну или… — Дима резко замолчал и жестом велел мне притихнуть. Прислушавшись, я поняла, что входная дверь снова открылась, раздались тяжелые шаги, которые становились все громче и громче, и вот уже в комнату, где нас держали, зашел мужчина лет сорока на вид, отличающийся от тех бритых не только наличием волос, а еще и строгим костюмом, осмысленным выражением лица и общей, как бы поточнее выразиться… представительностью, что ли.

— Привет, ребятишки, — бегло осмотрев нас пугающими темными глазами, произнес он неожиданно приятным голосом, подходящим скорее актеру или певцу, чем преступнику. — Вас не слишком обижали?

— Да они сами кого хочешь обидят, — в комнату вошел другой тип, тот самый, который получил от Димы, вероятно, Гамлет. — Шекспир, мне точно нельзя мальчика хотя бы раз стукнуть?

— Я тебя сейчас самого стукну так, что весь день звездочки ловить будешь, — резко посерьезнев, ответил Гамлету Шекспир. Ну и клички у них, одна другой краше… Еще, кажется, среди них есть Отелло; еще Зюзя, совершенно не вписывающийся в это «литературное общество».

Мои отстраненные размышления прервал все тот же Шекспир, снова обративший на нас свое внимание:

— Дело в том, что произошло досадное недоразумение, — начал он, но его тут же перебили.

— Вы нас с кем-то перепутали и теперь пришли, чтобы принести извинения и отпустить? — с привычной долей язвительности осведомился Дима. Ну и зачем ему это, ответьте мне на милость? Неужели нельзя просто тихо посидеть, послушать? А вдруг этот Шекспир тоже не слишком-то чтит приказы свыше, тем более, судя по его виду и поведению, он и сам относится к этим самым «свыше»?..

Но его реакция повергла и меня, и лысого Гамлета в глубокий шок: этот пугающий человек рассмеялся, причем не зло, а так, как смеются с хорошей шутки.

— Нет, не настолько недоразумение, — отсмеявшись, ответил он. — Но гораздо более досадное. И, ты угадал, мы действительно вас скоро отпустим… может быть.

— В каком же случае это произойдет? — тут же ухватился за фразу Воронцов. Сейчас он напомнил мне отца: такой же цепкий, внимательный, да еще и чертовски серьезный — по выражению не лица, глаз.

— От тебя лично, Дима, — мужчина сделал на имени какой-то неуловимый акцент, от которого парень сжал кулаки так, что костяшки побелели, — требуется всего лишь сидеть тихо и не обижать моих ребят.

— Кто кого обижает, — прошептал Дима, а потом словно бы что-то понял: — Что вам нужно от Риты?

— Всего лишь поговорить, — Шекспир улыбнулся так, что, познакомься мы в других обстоятельствах, я бы поверила этой улыбке. Но было то, что было.

Были наручники, был холодный пол, были угрозы и… и еще была ладонь Димы, каким-то неуловимым движением начавшая сжимать мою. У него была холодная рука, но холод этот был приятным, в отличие от холода пола и батареи, приятным и чуть-чуть пугающим. Мне вдруг стало страшно. Опять, только в этот раз я по-настоящему испугалась того, что, возможно, последний раз Дима вот так вот сжимает мою руку, он ведь если и не скажет ничего плохого, достаточно будет того, что он знает, что знаю я…