По прозвищу Эфа

От стены, где стояла Маришка, до входа в таверну было ровно тридцать шагов. Я заняла своё место и приготовилась метать ножи в намеченную жертву. Эрвин запер дверь на щеколду, чтобы никто случайный не вошёл во время представления, и кивнул Раймоне — второй подавальщице, чтобы та собрала деньги с посетителей.

Раймона быстро пробежалась между столами с оловянной кружкой в руках, куда зрители охотно кидали по серебряку за возможность пощекотать себе нервы.

Маришка по-прежнему не дышала, я же, напротив, вздохнула с облегчением. А затем резко, без предупреждения, один за другим метнула в беззащитную девушку все двенадцать ножей.

Народ в зале сперва замер и онемел, затем дружно охнул, а потом разразился восторженными криками и аплодисментами. Я тоже была довольна. Вопреки моим опасениям, ножи не принесли девушке никакого физического вреда, воткнувшись в деревянную стену позади живой мишени и обрисовав её силуэт. Всё было кончено в считанные секунды. Можно было и расслабиться, вот только Маришка, вопреки обыкновению, осталась стоять на месте, неподвижная словно статуя, с побелевшим лицом и посиневшими губами.

По моей спине пробежал холодок дурного предчувствия. Я постаралась не паниковать и неспешно направилась к девушке. Привычным движением вынула из стены ножи, попутно ещё раз пересчитав их и убедившись в том, что ни один из них не стал причиной странного состояния Маришки. Я понять не могла, что с ней случилось, но что-то явно было не так.

Никто ничего не заметил. Люди принялись активно обсуждать увиденное, более не обращая внимания ни на меня, ни на девушку, изображавшую жертву. Подавальщицы шустро засновали между столами, разнося еду и напитки. Я же на негнущихся ногах приблизилась к застывшей в оцепенении девушке и провела ладонью у неё перед глазами. Веки Маришки не дрогнули, и сама она не шевельнулась, не сделав даже малейшей попытки отстраниться. Такое поведение выглядело, мягко говоря, ненормальным. Я заглянула в её округлившиеся от ужаса глаза и мгновенно ощутила, как проваливаюсь в их бездонную глубину. Чужое сознание обрушилось на меня подобно урагану: захватило в плен, закружило в водовороте эмоций, сковало страхом и отчаянием.

Я отчётливо понимала, что это не мои чувства, не мои ощущения, но всё равно боялась. Понимала, что это не мои лёгкие горят огнём от нехватки кислорода, не моё сердце бьётся настолько часто, что каждый удар может стать последним, и всё равно холодела от страха. А вслед за страхом во мне всколыхнулась злость, ожидаемо выводя на поверхность мою вторую сущность.

Я со всей силы тряхнула Маришку за плечи и зло прошипела, неотрывно глядя ей в глаза:

— Отомри, бессстолочь, хватит исссзображать исссз сссебя иссстукана. Прикассзываю, дышшши.

Маришка вдруг дёрнулась, судорожно вздохнула, тут же захлебнулась воздухом, закашлялась и, согнувшись пополам, рухнула на пол. По её щекам потекли крупные слёзы. Она забилась в истерике, привлекая к себе внимание всех присутствующих.

Народ заволновался. Отчего-то все решили, что девушка всё же получила ранение, которое никто из них сразу не заметил, и, скорее всего, смертельное. Иначе с чего бы ей кулем валяться на грязном полу?

Эрвин подскочил к нам одним из первых. Осмотрел Маришку с ног до головы, но следов крови не обнаружил и, кажется, растерялся, не найдя подтверждения своим опасениям. Сзади на него напирали любопытные, того и гляди сядут на шею. Пришлось Эрвину их осадить.

— А ну разойдись по местам, кому говорю, — рявкнул он грозно. — Не на что тут глазеть. Обморочных девиц никогда не видели, что ли?

Люди враз отступили, но рассаживаться по местам не торопились, продолжая топтаться неподалёку. Им хотелось знать, чем всё кончится.

Видя такое безобразие, Эрвин только рукой махнул — не драться же со всеми, да и не до того ему теперь. В первую очередь нужно решить, что делать с Маришкой. Посылать ли за лекарем? Кто знает, вдруг это не простой обморок?

— Крови нигде не видно, не похоже, что она ранена, — бормотал Эрвин себе под нос, в который раз осматривая Маришку с ног до головы.

Он выглядел собранным и деловитым, как никогда. Глядя на его уверенные движения, слыша его неторопливую речь, никто не заподозрил бы неладное. Я бы тоже поверила в эту показную невозмутимость, если бы не видела его лица. В его чертах отражалось всё что угодно — страх, непонимание, тревога, но вот спокойствия там не было и в помине.

Подхватив девушку на руки, Эрвин понёс её наверх. Я понуро поплелась следом, точно зная, что меня ожидает нелёгкий разговор.

* * *

Второй этаж был полностью хозяйским. Посторонние туда не допускались, ведь Эрвин держал таверну, а не постоялый двор. Хотя, все знали, что при острой необходимости любой желающий может провести ночь у него на сеновале, не заплатив за это даже медяка.