По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

Через минуту германский аэроплан упал где-то за Дунайцем, а наш аэроплан, гордо описав круг, полетел обратно и вскоре скрылся из вида. Слава храброму летчику!..

Немцы, обозленные неудачей своего аэроплана, в отместку открыли по нашим окопам сильный ружейный и артиллерийский огонь, который, к счастью, не причинил нам никакого вреда. Кстати, здесь уместно заметить, что подобного рода поединки между нашими и неприятельскими аэропланами были очень редки, так как наше авиационное дело, находившееся лишь в зачаточном состоянии, было далеко позади немецкого. Поэтому наши аэропланы, уступавшие как количеством, так и в качественном отношении германским, редко отваживались не только вступать с ними в открытый бой, но и проникать в глубь неприятельского расположения.

Между тем положение наше час от часу становилось серьезнее, так как Дунаец сильно разливался, и не было никакой надежды на то, что мосты уцелеют.

К вечеру второго дня нашего пребывания на позиции стало всем известно, что все мосты, соединявшие наш передовой плацдарм с тылом, сорваны и унесены водой и что по этому случаю немцы готовятся нанести нам удар, только неизвестно, где именно. Нужно сознаться, что на душе у каждого из нас скребли кошки, хотя никто и вида не подавал. Да и было отчего: впереди были не австрийцы, быстро поддававшиеся панике и вообще нерешительные, а известные своей твердостью и настойчивостью германцы. Сзади же разливавшаяся бурная река. Хорошо, если удастся отстоять окопы. А если немцы прорвут фронт. Тогда или бросайся в быстрые воды Дунайца, или сдавайся на милость победителя… Но и то, и другое, во всяком случае перспектива незаманчивая.

С самого вечера мы были на ногах и занимали свои места в окопах. Я был в центре взвода, прапорщик Муратов присутствовал на правом фланге, а подпрапорщик Бовчук находился на левом фланге. Солдаты, фигуры которых уже трудно становилось различить в темноте, молча стояли, прислонившись к сырой стенке окопа. Состояние духа у всех было напряженное, выжидательное.

Позиция наша была плохо укреплена. Это внушало мне некоторое беспокойство. Правда, впереди проволочных заграждений было заложено несколько фугасов, но я отлично понимал, что они не могли иметь большого значения.

Слухи, однако, оправдались. Около часа ночи, когда землю окутал непроницаемый мрак, вдруг со стороны немцев раздался артиллерийский залп, за ним другой… С шумом пронеслись снаряды. Молнии шрапнелей ярко блеснули над участком соседней 42-й дивизии. Снова где-то правее раскатисто загрохотали орудия, и в ту же секунду несколько шрапнелей с треском лопнули недалеко от проволочных заграждений, осветив на мгновение, точно электричеством, наши окопы. Лица солдат было серьезно-сосредоточены и хмуры.

За первыми очередями начался ураганный обстрел наших позиций из нескольких легких и двух мортирных батарей. Немцы сосредоточили огонь главным образом по участку 42-й дивизии, упиравшемуся почти перпендикулярно в Дунаец. Это было самое больное место нашего плацдарма, так как, прорвав здесь, немцы сразу же выходили во фланг и в тыл всему нашему полку, занимавшему этот плацдарм. Кроме того, тут были очень удобные подступы для их наступления.

Огонь немцев достиг высшего напряжения. В ушах звенело от непрерывного грохота и шума. Снаряды десятками взрывали землю вокруг наших окопов. Визжали осколки… Ярко блеснуло огнем, лопались в воздухе шрапнели… Подобно громадным жукам, жужжали дистанционные трубки. Всюду с визгом, воем и шумом носилась смерть.

Темнота ночи еще более усиливала впечатление. Ничего не было видно, что делалось вокруг, и оттого на сердце становилось жутко и неспокойно. Так и казалось, что немцы под прикрытием этого ураганного огня уже идут колоннами. Но почему же секреты ничего не доносят? Что же спит наш прожектор?

Солдаты жались к передовой стенке окопа, низко пригибаясь к земле, ожидая только моего приказания открыть огонь.

Вдруг мне пришла в голову счастливая мысль: около правого фланга моей роты уцелели от деревушки два сарая, один поближе к окопам, а другой подальше. Я решил зажечь ближайший и тогда при свете этого огромного факела будет видно, что предпримут немцы.

– Клопов, ты здесь? – спросил я, всматриваясь в темноту, но в двух шагах ничего не было видно.

– Точно так! – перед самым своим носом услышал я.

– Беги сейчас к прапорщику Муратову и скажи, что я приказал зажечь сарай, только живо!..

– Слушаю!.. – уже на бегу бросил Клопов.

Это вышло очень своевременно, так как едва вспыхнуло пламя сарая и первые отблески пожара прорезали ночную мглу, как слева уже затрещали пулеметы 42-й дивизии, а впереди с криками «наступают, наступают!» сломя голову бежали назад в окопы наши секреты. Еще минута, и вскоре уже весь сарай пылал как огромный костер. Красноватое зарево пожара далеко озарило местность вокруг. Сердце у меня так и екнуло: впереди, совсем уже недалеко, отчетливо вырисовываясь, быстро наступали густые немецкие цепи. В мгновение во всей нашей линии поднялась частая ружейная трескотня и бойко, как швейные машины, заработали пулеметы.