По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

Выйдя из леска, я пошел сначала лощиной, а потом поднялся на косогор, с которого надеялся познакомиться с окружающей местностью. Действительно, взобравшись наверх косогора, я мог далеко видеть вокруг. Солнышко все ниже и ниже склонялось над той обозначавшейся густой зеленью линией, где мирно струился Дунаец. В бинокль хорошо была видна деревня Домбровицы, вокруг которой теперь разгорелись горячие бои. Верстах в двух параллельно Дунайцу ровной линеечкой белело шоссе. А еще ближе, примерно в полуверсте от меня, лежала небольшая бедная деревушка с густо лепившимися друг к другу домиками. Немцы обстреливали ее тяжелыми шестидюймовыми снарядами. Их батарея стояла, по-видимому, сейчас же за Дунайцем, так как промежуток между выстрелом и разрывом был очень короткий. Я с живым интересом наблюдал за этим безнаказанным обстрелом беззащитной деревушки. На всем лежал багровый отпечаток заходящего солнца. Потянуло вечерней прохладой. Это был один из тех прелестных, теплых вечеров, которые так часто дарит нам волшебница-весна. И так нелепо было сочетание этой тишины погружающейся в сон природы с этими страшными, крякающими, хватающими за нутро разрывами немецких «чемоданов». И в то же время было что-то притягательное, была какая-то своеобразная красота в этой столь обычной на войне картине. Вот глухо стукнуло что-то за Дунайцем, и этот небольшой звук трудно даже было признать за выстрел шестидюймовой гаубицы. Но уже в следующую секунду вы слышите сверлящий, воющий, все возрастающий шум тяжелого снаряда. Так и кажется, что снаряд летит прямо на вас. Еще в ушах стоит этот адский шум, но над деревушкой уже взлетает высокий столб черного дыма, земли и каких-то обломков. Слышится раскатистый гром разрыва, эхо подхватило его и разнесло далеко по окрестности. Нежно разлилась разноголосая музыка осколков. Музыка эта уже стихла, но несколько осколков еще жужжат в моем направлении, один низко басит, как жук, другие визжат… Я невольно отступаю шаг назад… «Ж-ж-ж-ж, тук-ту-тук…» Несколько осколков ударились о землю недалеко впереди меня, подняв легкие клубочки пыли, которая тотчас же рассеялась. Мой наблюдательный пункт оказался в сфере обстрела, и оставаться на нем было небезопасно. Но именно наличие этой опасности, помимо любопытства, приковывало меня к месту.

Временами в душу закрадывалось какое-то страшное чувство, в котором даже стыдно было самому себе признаться: мне хотелось, чтобы меня ранило осколком, пусть даже тяжело, только не смертельно. В воображении сама собой напрашивалась картина, как меня находят здесь раненого, истекающего кровью… Как отправляют в ближайший перевязочный пункт, потом в глубь России… Ах, так хорошо! Тогда не надо было бы идти завтра в этот страшный бой. Кто знает, какая участь ждет меня? Может быть, я буду убит, может быть, только ранен или попаду в плен. А если уцелею, то опять эти бесконечные бои и бои. Опять это мучительное существование между жизнью и смертью.

А снаряды все продолжали рваться, то в самой деревне или то перелетая, то не долетая до меня. Отдельные осколки долетали до меня, но как нарочно ни один из них не задевал. В обстреливаемой деревушке были смятение и крики. Коровы, люди, лошади, свинки – все в панике металось из стороны в сторону и, наконец, рассыпалось по полю. Послышались душераздирающие крики. Деревня загорелась. Черный дым столбом взвился над средней ее частью. Красные языки пламени блеснули между халупками. Вскоре вся деревушка пылала одним сплошным огромным костром. Дым темным облаком застилал небо. Обстрел прекратился. Солнышко уже зашло, и пора было вернуться на бивуак. Я спустился в лощину и тихо побрел назад.

Несмотря на то что одной из основ военной тактики является предупреждение о предстоящем бое и полная осведомленность всех, и офицеров, и солдат, о ближайших боевых задачах, начальство почему-то редко посвящало нас в ход предстоящих боевых действий. Нас обыкновенно «пригоняли» к месту боя, и до последней минуты мы не знали, куда и зачем мы идем. И только когда мы рассыпались в цепь, и противник открывал ружейный и пулеметный огонь, только тогда мы узнавали, что нас «пригнали» в бой. Хотя эта таинственность и противоречила духу нашего полевого устава, но зато она вполне отвечала самой жизни. Этим наше командование вполне правильно учло психологическое состояние солдатских масс. Условия современного боя настолько ужасны и так сильно бьют по нервам, что требуется неимоверное напряжение воли и присутствие духа для того, чтобы честно исполнить свой воинский долг. Человек, внезапно подхваченный боевым вихрем, не в состоянии уже опомниться, ему нет выхода, он волей-неволей должен принять участие в бою, он заражается боевой горячкой… И вот цель достигнута: враг побежден и в панике бежит…