По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

Но в тех случаях, когда официально объявляется о предстоящем бое, у солдат обыкновенно наблюдается подавленное состояние духа, они отлично знают, что такое бой и чем это пахнет, и потому не удивительно, что в таких случаях находится немало таких малодушных, которые перед самым боем прячутся по канавам и под кустами, а по окончании боя являются, делая вид, что они тоже участвовали в бою. Короче говоря, ожидание боя нередко бывает тягостнее самого боя. Вот почему наше начальство сочло за лучшее не объявлять заранее о предстоящем бое. Так было и в описываемый мною момент нашего пребывания в районе Домбровиц. Все догадывались, что наутро будет бой, но никто ничего определенного не знал. Поэтому когда по возвращении моем на бивуак ко мне подошел унтер-офицер Зашибайло и, взяв под козырек, тихо спросил: «Ваше благородие, сказывают, пойдем в наступление?», то я только пожал плечами и ответил: «Я, брат, и сам ничего не знаю». Здоровенный Зашибайло на это добродушно улыбнулся и тихо прибавил: «Знаете, ваше благородие, только не велено нам говорить!» Быстро темнело. Я прилег на землю поближе к солдатам, которые толпились кучками, тихонько переговариваясь между собой. Некоторые сидели или полулежали на земле, и почти у каждого из них блестел во рту огонек цигарки. Чувствовался запах махорки. Костров нельзя было разводить. Вдоль Дунайца часто взлетали звезды ракет, а немецкий прожектор непрерывно водил своим белым лучом, освещая пространство перед Домбровицами. Очевидно, переправившиеся немцы ожидали нашей контратаки. Никому не спалось. Все с минуты на минуту ожидали приказа о выступлении. Мы не ошиблись, после полночи раздалась команда: «В ружье!» Весь бивуак пришел в движение. Зазвякали котелки. Говор усилился. Днем каждый легко мог найти свою винтовку и стать на свое место, но ночью в темноте трудно было сразу разобраться, и оттого получалось впечатление какой-то суматохи.

– Тише вы, черти! Чего разгалделись! – раздавались сердитые окрики взводных.

Наконец все стихло, и наш батальон в колонне по отделениям выступил из леска. За ним следовал 2-й батальон нашего полка. Ночь была темная, тихая и теплая. В нескольких шагах трудно было различить человеческую фигуру. Лощины, горушки, кустарник, лесок, вся вообще окрестность была окутана ночной темнотой и только вверху на таком же темном, как и все окружающее, небе тихо мерцали звезды. Шли некоторое время без дороги. Прошли мимо дымившихся еще развалин деревушки. Это и была та самая деревушка, которая вечером обстреливалась тяжелой германской артиллерией. Около этой сгоревшей деревушки наши два батальона разделились: наш 1-й батальон двинулся прямо, держа направление на Дунаец, а 2-й батальон взял пол-оборота налево и направился в сторону Домбровиц на поддержку Галицкому полку нашей дивизии, которому приказано было взять Домбровицы. На востоке уже небосклон посветлел, когда наш батальон, пройдя сгоревшую деревушку, рассыпался в цепь. В это время случайно в 3-й роте какой-то солдатик зацепил за что-то заряженную ручную гранату, висевшую у него за поясом. Граната угрожающе, как змея, зашипела. Ближайшие солдаты шарахнулись в сторону и не успел бедняга опомниться, как в тишине ночи ахнул взрыв, очень похожий на взрыв тяжелого снаряда. Несчастный в мгновение был разорван на куски. Это произвело на всех неприятное впечатление. А главное то, что одно из важнейших условий предстоящей операции, именно скрытность и неожиданность нападения, было нарушено. Вслед за роковым взрывом германский прожектор немедленно начал водить своим ярким лучом по всему району, прилегающему к сгоревшей деревушке. Одна за другой вспыхнули ракеты. Ровная, как стол, местность сразу осветилась. Наша далеко растянувшаяся цепь, точно по команде, быстро залегла, и на поле не видно было ни одной живой души. На фронте стояла напряженная, зловещая тишина. Ни с чьей стороны не раздавалось даже отдельного выстрела. Я, лежа на некотором расстоянии сзади цепи, пристально всматривался вперед. Но все сливалось в одну сплошную сероватую мглу, которую временами пронизывал луч прожектора.

Немцы поуспокоились и перестали бросать ракеты. Ничто, казалось, не предвещало ужасов предстоящего боя. В равнодушной, как и всегда, природе, еще не пробудившейся от ночного сна, была разлита тишина. Но эта жуткая тишина таила в себе неведомые адские силы, готовые ежеминутно разразиться над этой длинной цепью припавших к земле людей. У каждого из них бьется живое сердце, и, вероятно, ни одному из них не хочется умирать…