По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

Цепь судорожно рванулась вперед. Затрещали ружейные выстрелы все чаще и чаще, все горячее из разных углов, звонко отчеканивая каждый удар, «зашили» пулеметы… Все слилось в один сплошной треск и шум. Начался настоящий ад, созданный самими же людьми. Пули дзыкали и цыкали, взвизгивали, ударялись, как камни, у самых ног. Сквозь этот невероятный шум прорывались иногда дикие вскрики раненых. Прямо вперед со всего размаху или откинувшись назад, падали убитые наповал. На всех нашло какое-то обалдение, и скорее по инерции, чем сознательно, несмотря на все эти ужасы и потери, цепь шла вперед. Вдруг несколько германских батарей, в том числе мортирная и одна тяжелая шестидюймовая, стоявшая сейчас за Дунайцем, грозно заревели, открыв по нам бешеный огонь. Дым от рвущихся внизу и наверху снарядов, облака пыли и земли от взрывов совершенно окутали нашу поредевшую цепь. Со стороны глядя, можно было бы подумать, что ни одна живая душа не могла бы выйти из этого земного ада. И как-то странно было услышать среди этого невероятного грохота артиллерии и разрывов снарядов, ружейной и пулеметной стрекотни, визга и шума вдруг раздавшееся «ура». Но оно было какое-то жиденькое, неуверенное… Это наши на правом фланге преждевременно бросились в атаку. Солнышко уже всходило, и сквозь дым и пыль и фонтаны земли, которую поднимали взрывавшиеся во множестве гранаты, хорошо уже виднелась высокая дамба, где засела немецкая пехота с пулеметами. «Ура-а-а…» – подхватила и моя цепь, но это были уже только ее жалкие остатки. Горсть героев бросилась вперед. В этот момент сильный удар, точно камнем, в верхнюю часть груди, около ключицы свалил меня на землю. Я застонал, выражение моего лица приняло выражение ужаса. Я инстинктивно схватился рукой за раненое место. Рубашка оказалась разорванной в клочья. Что-то теплое разлилось по моей руке и по груди. Не глядя, я понял, что это была кровь. В ту же секунду я почувствовал острую боль. Охвативший меня в первое мгновение после ранения ужас прошел, и на смену ему пришло радостное, приятное ощущение, что рана не смертельная. Как счастлив я был, как был благодарен Богу за то, что не был убит. Придерживая носовым платком рану, чтобы не так текла кровь, я тихо пополз назад. На счастье, вблизи оказалась довольно глубокая канава. Тяжело дыша и морщась от боли, я сполз в канаву, где мог чувствовать себя в относительной безопасности. В канаве уже было много раненых, которые громко охали и стонали. В это время недалеко от этого места я услышал знакомый голос капитана Шмелева, который ревел как взбешенный зверь, ругаясь площадными словами:

– Вперед, вперед!.. Окопы мои! Не отставать! Вперед!.. Не робей! Вперед, молодцы!..

Через канаву, низко согнувшись, перескочило несколько солдатских фигур. Я понял, что капитан Шмелев бросил во вторую атаку на немецкие окопы все, что уцелело от нашего батальона. Снова загрохотала артиллерия и затрещали пулеметы. Зацыкали и засвистали пули в разных направлениях. Превозмогая боль и рискуя быть убитым, я немного высунул голову из канавы, чтобы видеть, что делается на месте жестокого боя. Картина была жуткая. Все поле было изрыто воронками от снарядов и усеяно трупами. Вместо стройной цепи отдельные разрозненные группы солдат, подгоняемые сзади окриками капитана Шмелева, бежали кто куда, кто вперед, кто назад. Капитан Шмелев шел сзади, размахивая толстой палкой и прихрамывая на одну ногу, и все кричал, вернее, ревел:

– Вперед, вперед, окопы мои!

По-видимому, он был легко ранен в ногу. За ним, не отставая ни на шаг, шел его верный вестовой Сумочка. Наконец капитан Шмелев не мог дальше идти. Он сел на землю и, словно он был не в бою, а где-нибудь на маевке, преспокойно вынул свой кожаный портсигар и закурил папиросу. Но в этот момент пуля сразила героя. Не издав ни единого звука, как подкошенный упал капитан Шмелев на спину и остался недвижим. К нему подскочил Сумочка, но в то же секунду убитый наповал он грузно свалился и застыл в последней агонии смерти рядом со своим храбрым командиром.

Смерть капитана Шмелева потрясла меня до основания. Я вспомнил о прапорщике Муратове, о Клопове, о Бовчуке, о Зашибайло. Сердце мое сжалось. Что с ними, где они? В пылу боя мы потеряли друг друга из вида. «Клопов, наверное, или убит, или ранен, иначе он не оставил бы меня, так же как и этот Сумочка».