По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

Я пошел по окопу. Почти на каждом шагу попадались убитые и раненые. Солдаты, уцелевшие после боя, с позеленевшими, утомленными лицами сторонились при моем проходе.

– Что, устали, братцы? Молодцы, ребята! Хорошо проучили австрияков! – говорил я, стараясь ласковым словом поднять дух истомленных бойцов.

– Мы «ему» не поддадимся! – отвечали повеселевшие солдаты.

На правом фланге, где был расположен первый взвод моей роты, я встретил своего бравого подпрапорщика Бовчука. С небольшой черной бородкой и лихо закрученными кверху пышными усами Бовчук выглядел молодцом. Серая шинель офицерского образца с Георгиевским крестом на груди плотно облегала его стройный, высокий стан. Лицо Бовчука дышало неподдельной отвагой, и по нему совсем не видно было, что этот человек только что пережил такую кошмарную ночь. При виде меня Бовчук, как на параде, вытянулся в струнку и взял под козырек. Я строго приказал ему согнуться, так как его голова возвышалась над окопом, и несколько пуль свистнуло около самого его уха, но он даже глазом не моргнул.

– Ну как, Бовчук, благополучно отделались от австрийцев?

– Слава богу!.. Нигде не зацепило… – улыбаясь во весь рот, бойко ответил подпрапорщик, но потом, понизив тон, прибавил: – Позвольте доложить, ваше благородие, у нас тут есть несколько самострелов…

– Это что же такое?.. – насторожился я, но тотчас спохватился, так как вспомнил, что, когда я подъезжал к фронту, мне пришлось слышать разговоры о солдатах-самострелах. Их попросту называли «пальчиками».

В начале войны врачи, как я уже указывал выше, не подозревая здесь умысла, эвакуировали таких мнимых раненых в глубь России и освобождали от военной службы. Но случаи ранения в указательный палец правой руки стали так часты, что врачи скоро догадались, в чем дело, и таких «пальчиков» начали отдавать под суд.

Появление самострелов в моей роте неприятно меня поразило. Мне стало больно и стыдно за русского солдата… Каким-то диссонансом звучали эти «пальчики» на фоне поистине героических усилий и неподражаемой доблести нашей армии. «Впрочем, в семье не без урода», – подумал я и спокойно обратился к подпрапорщику Бовчуку:

– Где же эти самые самострелы?

– Я их послал всех к ротному фельдшеру, ваше благородие.

– Хорошо, вечером под конвоем отправьте их к командиру батальона. – Проговорив это, я пошел на левый фланг.

Пулемет Саменко стоял в исправности на своем месте. Саменко сидел на корточках и протирал части пулемета. В нескольких шагах от него, облокотясь о скос окопа, стоял прапорщик Муратов. Его постоянно пышущее здоровьем лицо было на сей раз покрыто легкой бледностью. При моем приближении он немного вытянулся и, взяв под козырек левой рукой, приветливо мне улыбнулся. Я с беспокойством посмотрел на его правую руку, которая висела на узкой повязке из марли.

– Что, вы ранены? – участливо спросил я.

– Так, пустяк… Встретился нос к носу с австрийским офицером… Он выстрелил в меня в упор из револьвера, но не попал… То есть попал, но в мякоть, а я ему прямо в лоб… Навеки успокоил… Вот он! – И прапорщик Муратов указал рукой на трупы австрийцев, разбросанные вблизи окопа, среди которых один выделялся своей щеголеватой одеждой. Вероятно, это и был тот офицер. Правая рука его так и осталась согнутой, ноги расставлены. Все тело его как-то вытянулось в струнку. Я равнодушно скользнул взглядом по этим окоченелым телам, которые несколько часов тому назад еще кипели жизнью и энергией.

Весь день с обеих сторон поддерживался довольно частый ружейный и пулеметный огонь. Пули свистели так низко над землей, что не было возможности высунуть не только голову, но даже палец. Поэтому многие солдаты стреляли, спрятав голову за бруствер окопа. Я чувствовал смертельную усталость и потому, обойдя участок своей роты, вернулся на свое прежнее место к пулемету Василенко и почти свалился на сырую солому. Свинцовый сон мгновенно сковал мне веки. На время все исчезло для меня: окопы, люди, выстрелы, свист пуль… Такова, вероятно, бывает смерть: ничего не слышишь, не видишь, не чувствуешь…

Так, должно быть, я проспал бы до следующего дня. Но вдруг я почувствовал, что меня кто-то сильно трясет за плечо, и над самым ухом своим я услышал чей-то настойчивый голос:

– Ваше благородие! А, ваше благородие!

Это был Клопов.

– Ну чего тебе? – еще не вполне проснувшись, недовольно проговорил я.

– Вам пакет от батальонного…