По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

– Ваше благородие, схоронитесь! По вам австриец берет прицел! – послышался взволнованный голос знакомого уже читателю бравого пулеметчика Василенко. Но я и сам уже заметил, что подвергаю себя напрасной опасности, и поспешил скрыться в свой окоп. И было вовремя, потому что как раз в ту самую минуту захлопал австрийский пулемет и пули, как град, с визгом метко посыпались на мой окопчик, и, вероятно, если бы я своевременно не укрылся, то какая-нибудь из них непременно зацепила бы меня. При виде такой наглости врага, Василенко не вытерпел и в ответ открыл огонь из своего пулемета, одновременно с этим человек десять наших стрелков дали несколько дружных залпов, после чего австрийцы замолчали.

В то время как на моем участке загорелась ничего не значащая перестрелка, со стороны левого фланга, где образовался благодаря ошибке нашего высшего командования этот роковой прорыв, орудийная канонада доносилась все слышнее и слышнее. Казалось, страшная буря надвигалась все ближе и ближе… Вдруг откуда ни возьмись, как молния, разнесся слух, что обозы наши уже тронулись назад… Как ножом резанула меня эта неприятная весть. Действительно, с наступлением сумерек против обыкновения не приехала наша походная кухня, и это как бы подтверждало правдивость распространившихся слухов. Однако я, несмотря на все видимые признаки неустойчивости нашего положения, продолжал еще сомневаться в возможности нашего отступления. Слишком горько и тяжело было примириться с этой мыслью, слишком глубока была вера в победу, но в тот самый момент, когда я, стоя около своего окопчика, утешал себя надеждой на скорое наступление вперед и падение Кракова, послышались торопливые шаги. В сумерках я различил чью-то фигуру, которая быстро приближалась к моему окопу. Тотчас я узнал в ней неотлучного спутника капитана Шмелева – вестового Сумочку. Это был высокого роста, худощавый, но со смышленым лицом солдат. Капитан Шмелев любил его за расторопность, а главное, за то, что он был мастер на все руки. Подойдя ко мне, Сумочка протянул мне конверт и произнес скороговоркой:

– Ваше благородие, от батальонного командира.

Сердце у меня дрогнуло от неприятного предчувствия. В это время пришел прапорщик Муратов.

– Пойдемте в нашу берлогу, Николай Васильевич, мигом узнаем что-нибудь новое.

При свете огарка я прочел короткое приказание: «В десять часов вечера батальону в полной тишине сняться с позиции и собраться у перекрестка дорог, что восточнее деревни N». Нахмурив брови, я молча подал записку прапорщику Муратову.

– Ах, черт возьми! Значит, правда отступление! – не выдержав, воскликнул он, и густая краска залила его молодое, красивое лицо.

Расписавшись на конверте, я отдал его Сумочке и велел ему позвать моих двух вестовых, которые помещались в отдельном окопчике недалеко от нас. На зов Сумочки тотчас же пришли Клопов и его помощник Разгуляев и просунули свои головы в дверь окопа.

– Ступайте и скажите, чтобы взводные командиры немедленно сюда явились.

– Слушаем, ваше благородие, – бойко ответили вестовые и торопливо направились в передовую линию.

Вскоре явились и взводные. Сдержанно покашливая, они ожидали меня около моего окопчика. В первый раз с начала войны мне приходилось отдавать приказание об отступлении, и хотя подавлять в себе неприятного чувства горечи и досады я не мог, но все же из военной истории я помнил, что часто по стратегическим соображениям для достижения конечной победы армия должна отступить. Лучшим доказательством этого может служить кампания 1812 года. Я успокоился на этой мысли и, выйдя наружу к взводным командирам, тихим, но твердым голосом отдал распоряжение об оставлении окопов. Молча, понурив головы, выслушали мое приказание эти закаленные в боях молодые взводные и также молча, точно хоронили что-то дорогое, близкое, разошлись по своим взводам. Под покровом темноты солдаты вылезли из окопов без единого выстрела и гуськом повзводно пошли к месту сборного пункта нашей роты, который я назначил позади, в лощинке, около развалин какого-то сарая. Выйдя из своего окопчика вместе с прапорщиком Муратовым, я с грустью окинул взглядом опустевшие, едва различимые в темноте окопы… Здесь могучая волна нашего победоносного наступления разбилась об упорство врага и отхлынула назад… Я в бессильной злобе посмотрел в сторону австрийцев, но там все было как и раньше: изредка хлопали выстрелы, лениво взвивались яркие ракеты. По-видимому, наше отступление еще не было обнаружено, иначе австрийцы на радостях открыли бы такой огонь, что живого места не нашлось бы, и пришлось бы напрасно понести тяжелые потери. Когда мы с прапорщиком Муратовым подходили к развалинам сарая, наша рота уже была в сборе. Подпрапорщик Бовчук с малоросским акцентом доложил мне, что все благополучно.

– Ведите роту за мной, Бовчук, – тихо проговорил я и вместе с прапорщиком Муратовым пошел вперед, направляясь к сборному пункту нашего батальона.