По следам басмачей

Так они до конца операции ездили с нами. А когда вернулись в город, для них специально оборудовали комнату. Курману сшили полную военную форму, ружейный мастер смастерил небольшой клинок и шпоры. Когда он проходил по улице, все ребята с завистью смотрели на него. Сайрам была одета в национальный костюм, она росла красивой девочкой. И учились они очень хорошо, были способными и прилежными учениками…

В дивизионе я прослужил до 1934 года. Курману тогда было 15 лет, а Сайрам 13. Вскоре меня перевели в другое место…

Однажды, перед Великой Отечественной войной, на одной железнодорожной станции ко мне подошел молодой стройный лейтенант и назвал меня.

— Я спросил, откуда известна ему моя фамилия?

— Я знаю вас по пустыне. Помните, я и моя сестра были воспитанниками дивизиона?

Я не верил своим глазам. Передо мной стоял красивый, смуглый, подтянутый лейтенант. Я вспомнил картины боев с басмачами, пески и двух перепуганных детишек.

— Неужели Курман?

— Так точно, — улыбнулся он.

Я крепко обнял его.

— А где твоя сестра?

— Она окончила среднюю школу и поступила в мединститут. Учится хорошо, жаль, что родителей нет. Мать так мечтала увидеть Сайрам врачом… Если бы вы знали, как я благодарен всему дивизиону. Коммунистической партии! Они сделали нас настоящими людьми.

Загудел паровоз.

— Ну, Курман, извини, мне пора. Может быть, встретимся еще.

Поезд тронулся. Я стоял в тамбуре и долго, пока не отъехали далеко, смотрел на Курмана, все еще махавшего мне рукой…

Вскоре началась Отечественная война. Лейтенант Курман с первых дней войны был на передовой. Получил несколько ранений, но после выздоровления снова возвращался в строй.

Время шло… Война подходила к концу. Курман прошел огненный путь до самого Берлина. На его груди сверкали ордена и медали.

Сайрам в тяжелых условиях военного времени работала в эвакогоспиталях и училась. В 1944 году она закончила мединститут и стала врачом-хирургом и тут же попросилась на фронт.

Сайрам работала в полевом госпитале под Берлином. Она не жалела сил и энергии, находила для каждого раненого ласковое слово, проявляла материнскую заботу.

Однажды, войдя в палату, она узнала среди раненых своего брата Курмана. Он очень изменился. Теперь это был не худощавый паренек, а возмужавший бывалый воин.

Сайрам переживала из-за раны брата, но слезы радости бежали по ее щекам: они теперь снова были вместе…

Когда враг капитулировал и Берлин был взят нашими войсками, выздоровевший Курман с Сайрам пошли к рейхстагу, над которым развевалось знамя победы.

Чуть погрустневшие шли они по улицам повергнутой и разрушенной вражеской столицы, и перед их глазами проходили картины жестокой войны. "Нет, никогда бы гитлеровские полчища не покорили Советскую страну! Никогда бы не встал на колени наш великий народ! Напрасно мечтал бесноватый фюрер сделать советских людей рабами немецких князей и баронов!" — думали они в этот момент.

Над разбитым рейхстагом величаво колыхалось красное знамя. Брат и сестра смотрели на него взволнованные и гордые. Стояли долго, и легкий ветерок ласкал их разгоряченные лица. Им казалось, что он прилетел издалека, из родных мест.

Наконец сестра сказала:

— Я еще больше рада за нашу победу! Такого врага победил наш народ! Неужели конец войне?! Даже не верится…

— Да, войне конец, Сайрам! — твердо ответил брат. — А мне сейчас вспомнилась пустыня и незабываемая трагедия в песках, когда басмачи зарезали нашего любимого отца. Все враги похожи друг на друга. У них у всех одинаковое нутро… Я только очень верю сейчас, особенно в эти непривычно тихие минуты, что войны больше никогда не будет! Не могут люди забыть всех ужасов и страданий, всей пролитой крови!

— Да… — мечтательно подтвердила сестра. — Но сколько теперь впереди работы! Ведь надо восстановигь половину света!

— Сделаем и это! — брат взял сестру за руку. — Пойдем, Сайрам, вечером отправка. Надо собраться.

Они пошли по разбитым улицам Берлина…

…Я уклонился от основной темы и рассказал читателям о дальнейшей судьбе детей Уста, усыновленных и воспитанных нашим дивизионом.

Вернемся к последней главе воспоминаний.

Возвращение

Мы с Клигманом стояли на холме.

— Джаманкул, видишь, кажется, возвращается Митраков со своим взводом из разведки. — Он указал на группу всадников.

— Не кажется, а точно он — рыжий! Даже вижу его облупленный нос, — пошутил я.

— Это ты уже слишком! — Клигман стал смотреть в бинокль. — Я в бинокль рассмотрел лишь его коня…

Мы, конечно, шутили. На душе было радостно — с басмачами покончено.

— Слушай, политрук, — не унимался я. — Я ведь тянь-шаньский беркут. А у беркутов зрение, ты сам знаешь, какое. У нас в горах водятся вороны. Киргизы их называют черными воронами; живут они на высоких скалах под самыми ледниками. В долины почти не спускаются. У них клюв красный-красный. Они летают совсем по-своему, то прижав крылья к бокам, то распластав их. Вот я и вспоминаю этих ворон, как только взгляну на Митракова с его облупившимся носом.

— Вот ты опять сочинил, я в жизни не видел ворон с красным клювом. — Клнгман смотрел недоверчиво.