По следам карабаира. Кольцо старого шейха

Вокруг, по пути оркестра, разумеется, тотчас выстраивается толпа зевак и любопытных, слышатся восторженные возгласы детворы, смех и шутки.

Поубавили скорость водители грузовиков и легковых «газиков», попридержали свой неторопливый транспорт съезжающиеся на базар из аулов горцы в войлочных шляпах — кто на чем: на мажарах с высокими, косо поставленными бортами, на скрипучих телегах и арбах, запряженных лошадьми и волами, а кто так даже на новомодной бричке с «резиновым ходом». Всем любопытно: не каждый день дефилирует по улицам с музыкой милицейский оркестр.

Пожалуй, только один человек из всей этой разношерстной толпы зевак озабочен иными мыслями, и его вовсе не занимают ни оркестр, ни свежесть весеннего утра, ни предстоящий праздник.

Это Рахман Бекбоев, ныне заготовитель Шахарской прядильной фабрики, явившийся в воскресный день в Черкесск в надежде разыскать старых приятелей.

Бритая смуглая голова его покрыта дорогой бухарской шапкой, так что почти не видно скрученного, обезображенного уха, из-за которого он и получил свою зловещую кличку Одноухий Тау еще в те времена, когда скрывался в горах в бандитской шайке ротмистра Унарокова Те, кому известна нашумевшая на Северном Кавказе лет семь-восемь назад история карабаира, помнят, что ротмистр нашел свою бесславную смерть в Кутском лесу, а Тау, цыганскому вайде Феофану третьему, Парамону Будулаеву, Хапито Гумжачеву и другим, кто так или иначе имел отношение к шайке и убийству сторожа чохракской конефермы Трама Лоова, пришлось расплачиваться за «бурную молодость» каждому по заслугам Рахман (по кличке Тау его теперь никто не знал) отсидел с зачетами семь, и вот уже более полугода живет в полном ладу с законом, отмечаясь каждые три месяца в райотделении милиции, что ему надлежит делать еще несколько лет в соответствии с приговором.

Впрочем, так ли уж Рахман Бекбоев переродился в местах заключения, покажет недалекое будущее, — пока можно лишь гадать и сомневаться, зная, какую «тепленькую» он занимает должность и видя его в шапке из золотистой мерлушки, новенькой кожаной тужурке из настоящего шевро и узких в голенищах щегольских «хромачах».

Рахману предстояла приятная встреча с молодой особой, знакомство с которой, скажем прямо, основывалось не только и не столько на личной симпатии, сколько на соображениях характера меркантильного. Предвкушая встречу, он, соскочив с линейки и небрежно бросив кучеру мелочь, рассеянно скользнул безразличным взглядом по толпе, сопровождавшей оркестр милиции, и растянул в неприметной улыбке тонкие жесткие губы.

Перейдя через улицу, Рахман огляделся (привычка — вторая натура!) и, убедившись, что его скромная фигура Не привлекает чересчур пристального внимания прохожих, вышел на Покровскую площадь, где гомонил базар.

В дальнем углу, почти впритык к промтоварному магазинчику, стояло несколько киосков с галантереей, а позади них, у забора, на котором были развешаны бурки и башлыки, Бекбоев нашел ту, что искал — высокую, лет тридцати, бойкую полногрудую красавицу в легком бежевом труакаре и коричневых сапожках. Звонким голосом она время от времени заученно выкрикивала.

— Бу-урки! Бурки с позументом на вороте! Купи, джигит, будешь доволен: от дождя спасет, от снега укроет! И не одного, а вдвоем с милой!..

Стоит ли говорить, что смазливая девица имела успех, и у забора все время толпился народ, хотя покупали бурки не слишком бойко.

Рахман остановился в тени одного из ларьков и оттуда делал ей знаки. Увидев его, она что-то сказала толстой женщине в линялом кашемировом плаще, сидевшей на камне у штакетника, и подошла к Бекбоеву.

— Привэт, Улитка, — сказал он по-русски, нажимая на «э».

— Привэ-э-т, — передразнила она. — Сейчас, подожди чуток, я только отдам матери гроши и пойдем…

— Нэ надо, — остановил он ее. — Сэйчас нэ пойдом.

— Что, соскучился, что ли?

— Дело есть, — не принимая ее игривого тона, сказал Рахман. — Пряжа осталась еще?

— Вчера кончили. Привез?

— Нет. На пару дней завязать придется. Обыскивали вчера на фабрике. Стукаря нашего допрашивали.

— Открылось чего? — округлила глаза Улита.

— Нет, вроде, — Рахман нахмурился. Он не любил лишних расспросов. — Ладно. Хватит языком воду гонять. Бобочку[42] мне связала? — эти жаргонные словечки никак не вязались с его акцентом, но Улита к этому уже привыкла.

— Готова. Приходи на примерку… — глаза Улиты сделались томными.

— К вечеру жди, — строго сказал Рахман. — И за мной по базару не бегай. Дело кончу — приду, — и, круто повернувшись, пошел к продовольственному магазину на другую сторону площади.