По следам карабаира. Кольцо старого шейха

Алексей Петрович Буеверов был недоволен жизнью. Шашлычная на черкесском базаре и небольшая комнатка в окраинном домике, которую он снимал у хлебосольной вдовы — вот и все блага. А ведь ему уже пятьдесят семь с хвостиком, и остается только завидовать черной завистью тому улыбчивому толстяку Буеверову, который единолично владел купеческим особнячком в станице Гаевской. На первом этаже была там закусочная «Олень», тайное прибежище унароковской банды. Посещали ее и покойный ротмистр Асфар Унароков, и небезызвестный в преступном мире Парамон.

Будулаев, и утонченный образованный рецидивист Газиз Дзыбов, который именно ему, Алексею Буеверову, обязан своим переходом в лучший мир. Все это было в прошлом.

И доходы с «Оленя», в котором кутили по субботам простоватые станичники, и торговля лошадьми и скотом, угнанными в других местах людьми Асфара, — на торгах этих, совершаемых ловко и скрытно, многое прилипало к мясистым рукам Алексея Петровича, а ротмистр смотрел на это сквозь пальцы. «Живешь сам — давай жить другим», — любил говаривать покойный атаман.

Теперь все изменилось.

Круто и совсем не в ту сторону, куда бы хотелось Алексею Петровичу, повернулась его судьба.

Через полтора года после осуждения Буеверова на пять лет лишения свободы за связь с бандой, жена его Лариса вышла замуж за бухгалтера гаевского совхоза и, пока Буеверов вкупе с бывшими дружками отбывал наказание в Сиблаге, подарила новому супругу двух сыновей. Сам Петрович, как называла его квартирная хозяйка, еще аппетитная молодящаяся кубанская казачка, не раз подумывал, что следует и ему пристать к тихой пристани, но колебался: у вдовы Пилипчук был малец лет десяти-одиннадцати, а Петрович не принадлежал к числу тех людей, для которых радости отцовства превыше всего.

Шашлычная приносила ему небольшие доходы: как-никак мясо, привычный обсчет подвыпивших клиентов да изредка — общие дела с Рахманом, для которого он сбывал «левую» пряжу, — вот и все.

Буеверову мечталось о большем.

Именно поэтому он продолжал оставаться в шашлычной и возлагал надежды главным образом на собственные глаза и уши. Тут, в неказистом продымленном павильончике, за скрипучими деревянными столиками, лоснящимися от плохо вытертого вина и жира, бывал люд самый разный, тут заключалась за бутылкой не одна сделка, и Петрович смотрел и слушал, слушал и смотрел, выжидая своего часа. Стоит ему найти нужных людей и выгодно войти в долю, как начнется другая жизнь.

Правда, он отдавал себе отчет в том, что шансов нынче на это немного, — миновали трудные тридцатые годы, Советская власть прочно стала на ноги, бывшие однокашники пребывают в местах отдаленных, а вокруг — что ни день — перемены, которые могли вызвать лишь злость и досаду у такого человека, как Алексей Буеверов.

Нет теперь ему разворота, как в асфаровские времена..

В шашлычной было пустовато: громко чавкая, трудился над шампуром беззубый старик, в углу, у стойки, потягивали кахетинское два молодых грузина.

Буеверов смахнул тряпкой хлебные крошки со столика, стоявшего у окна, и бросил безразличный взгляд на площадь. Возле трибуны стоял милицейский оркестр, стесненный с трех сторон гомонящим базаром, с четвертой наводили порядок, сдерживая толпу, несколько милиционеров во главе с самим Петром Леонтьевым, заместителем начальника черкесского управления НКВД, которому помогал командир кавалерийского взвода, бравый лейтенант Семен Дуденко.

Мундир сидел на нем ладно, синие бриджи сшиты явно по особому заказу, с щегольскими «бутылками» над самыми голенищами блистающих сапог, на которых весело позванивали новенькие шпоры. Словом, лейтенант и пешим сохранял особую фатоватую лихость, всегда отличающую кавалериста от пехотинца.

К трибунке подъехала черная «эмка», открылись дверцы, из машины вышли двое гражданских и один военный Поздоровались с Леонтьевым и поднялись на трибуну Оркестр бодро грянул «Интернационал».

Буеверов довольно долго стоял у открытого окна, прислушиваясь к долетавшим сюда словам ораторов. Потом пожевал губами: «Шуму наделали, — угрюмо насупившись, буркнул он себе под нос. — Подумаешь событие — ярмарка».

К микрофону подошел Воробьев — крупный высокий мужчина с лысеющей головой. Первый секретарь обкома партии.

Говорил он коротко, веско, взмахивая рукой в тех местах, где хотел сделать ударение, и не заглядывал, как другие, в бумажку. Говорил о том, что открытие межрайонной ярмарки совпало с успешным завершением третьего пятилетнего плана, приводил цифры. Не забыл он и о международном положении, рассказал о милитаристских происках Германии, о том, что делают партия и советское правительство Для укрепления обороноспособности страны.

Потом выступали другие, но Буеверов уже не слушал в шашлычную вошли двое, сразу привлекшие его внимание.

Одного он отлично знал — это был Одноухий Тау, а второго… Второго Буеверов когда-то встречал, он мог бы поклясться. Но где и когда? И одет по-турецки — халат феска, чувяки.

Рахман кивнул Буеверову, прикрывая собой человека в халате: