По следам карабаира. Кольцо старого шейха

Между церковью и часовней простирал над двором свои могучие ветви древний орех, тот самый, с которого Будулаев прыгал через ограду — сломанную ветку, конечно, давно спилили. У ограды — заросли малины, сирень, а за церковью — небольшой яблоневый садик. Собачья будка, из которой торчала массивная бело-коричневая морда сенбернара, высунувшего от жары розовый язык, стояла слева от поповского дома.

Первым долгом Семен Дуденко переговорил со священником, маленьким тщедушным старичком лет шестидесяти пяти или более, который оказался на редкость словоохотливым, так что от него трудно было отделаться.

Жил он одиноко, не имел ни жены, ни детей, держа в доме одинокую молчаливую женщину, набожную и работящую, по его словам. Она-то и вела немудреное поповское хозяйство.

Стараясь не напугать старика, Семен сообщил ему о цели их прихода, не забыв упомянуть о собаке, которую следовало временно удалить. Попик засуетился, стал кликать петушиным фальцетом свою Васюту (так звали его экономку), потом, видимо, сообразил, что сейчас она все равно его не услышит, потому что Васюта громыхала в сенях ведром, мыла полы.

Семен вышел в сени вслед за попом и с интересом слушал, как взволнованный старик пытается объяснить экономке, почему следует увести пса.

Васюта — квадратная, крепкая, с толстыми икрами, выглядывавшими из-под подоткнутой юбки — этакая гвардеец-баба, — явно неразговорчивая, сначала недоуменно поводила полными плечами, потом закивала и, швырнув тряпку в ведро, пошла отвязывать сенбернара.

— Она его — к дьякону… к отцу дьякону отведет, — поспешил объяснить священник. — Он тут недалеко квартирует. Присмотрит за собачкой не-то. А мне как прикажете? Тожить уйти? Не дай, Господь, стрелять станете?

— Нет, что вы, — успокоил его Дуденко. — Я надеюсь, до этого не дойдет. Живите, как обычно. Да, кстати, когда у вас служба?

— Вечером уж сегодни… завтрева, как водится, — заутреня, обедня…

Семен иронически покачал головой. Церковка эта была не единственная из действующих на Северном Кавказе, — были в Кабарде, в Осетии, кажется, в Калмыкии. Большинство православных церквей стояли заброшенными или использовались под складские помещения. Там же, где они еще держались, постепенно приходя в запустение, немногочисленные прихожане скрупулезно выдерживали все обряды, а священнослужители всячески старались угодить официальным учреждениям и городским властям, если выдавался такой случай, чтобы сохранить «храм божий» в надлежащем виде.

— С этим, отец, придется, видимо, что-то придумать. Дня на два надо собор закрыть.

Поп наморщил седые редкие брови, соображая. Наконец, простоватое лицо его осветилось хитроватой улыбкой.

— А можно. Чего ж нельзя? Навешу на ворота бумагу — объявление, значит, что так, мол, и так, батюшка заболел и службы два дня не будет.

— Этого достаточно?

— А как же? Паства-то моя невелика, хвала Господу. У ворот потопчутся и уйдут восвояси. Бог простит.

— Хорошо, так и договоримся. А вечером прошу вас, пока мы здесь, без крайней необходимости не выходить.

Священник замялся.

— Разве токмо по нужде? — робко спросил он после некоторого колебания.

— Ну, конечно, — рассмеялся Семен.

Орех Дуденко осмотрел сам, вспомнив детство и забравшись по стволу довольно быстро и ловко. Дупло он нашел не сразу: отверстие в нем размером со столовую тарелку было под толстым суком, давно отпиленным и замазанным по торцу цементным раствором. Свесившись, Семен запустил туда руку и сейчас же отдернул: что-то пискнуло и из дупла выскочила, заметавшись по сучьям, маленькая пушистая белочка.

— Фу, черт! — ругнулся он беззлобно. — Напугала хвостатая!

Он пошарил еще. Рука наткнулась на круглый уступ, где у белки, очевидно, был свой маленький склад, потому что он, осторожно сжав пальцы, чтобы ничего не уронить, вытащил горсть всяких зверушечьих запасов — семечки, высохший огрызок яблока, тыквенную корку, несколько орешков.

Семен полез в дупло снова. На этот раз — опять разная ерунда. Он не успокоился, пока не выгреб все беличьи «захоронки». Кольца не было. И только когда он стал методически обшаривать трухлявые стенки дупла, морщась, если рука натыкалась на липких мокриц и паутину, в трещине уступа пальцы его наткнулись на что-то твердое, холодное.

Это был перстень.

Значит, Будулаев не соврал Феофану. Он действительно сунул его в дупло, удирая от своих преследователей. Однако едва ли он лазил на орех еще раз, — видно, сочинил, чтобы не получить нагоняй от барона.

Семен зажал кольцо в кулаке, чтобы не уронить, потому что дупло шло внутрь, в глубину, и упустить перстень туда означало вовсе лишиться его, если только не спилить дерево до основания.

Высвободив из дупла руку, по плечо измазанную коричневатой древесной трухой, грязью и налипшей паутиной, он с любопытством стал рассматривать перстень. Таких он никогда не видел. Неширокий ободок самого кольца, тускло поблескивающий потемневшим в узорах мельхиором, оканчивался массивной, испещренной чернью коронкой, в центре которой крупно светился густой зеленью граненый камень.