По следам карабаира. Кольцо старого шейха

Отворилась дверь поповского домика, и через двор, грузно переваливаясь, засеменила Васюта. Деревянная будка уборной — Васюта направилась именно туда — находилась за церковью, в начале сада.

«Приспичило ей, — с досадой подумал Дуденко. — Не испортила бы она нам обедню».

— Парамон (это, конечно, был он) сидел на дереве, не шевелясь. Семен уже не видел его в густой листве.

Время тянулось так медленно, что, казалось, прошел целый час.

Никакого движения.

Тишина.

Васюты не было.

Будулаев сидел на дереве.

Дальнейшее произошло так быстро, что Семену потом трудно было вспомнить последовательность событий.

На орехе хрустнули ветви, послышался звук треснувшей материи, негромкий стон и ругательство, сорвавшееся с уст Будулаева, в считанные секунды, очутившегося на земле.

Семен ринулся к дереву, но опоздал: Будулаев проворно вскочил на ноги и бросился бежать через двор. Посередине он круто изменил направление, потому что почти одновременно из часовни выскочил Глоба и помчался ему наперерез.

Возле ворот, слева, высилась поленница колотых дров. Парамон, добежав до нее и обернувшись, швырнул полено прямо под ноги Глобе, который упал с глухим стоном. Второе полено полетело в Семена, но он успел увернуться и, споткнувшись о камень, растянулся плашмя, ощутив во рту горький вкус пыли. Когда он поднялся, Парамон уже огибал собор.

О том, что произошло дальше, мог рассказать только сам арестованный, потому что от Васюты трудно было добиться вразумительного объяснения: умом она явно не блистала. Неизвестно, как выглядела ее встреча за собором с бежавшим сломя голову цыганом (по крайней мере, все были уверены, что это цыган!), но, когда Семен оказался на месте происшествия и посветил фонарем, — на садовой дорожке лежал человек с огромным расплывающимся отеком под глазом, а рядом, нависая над ним могучими телесами, стояла разгневанная Васюта и отчаянно жестикулировала.

Подоспел прихрамывающий Глоба. Его самбо с успехом заменил увесистый, далеко не женский кулак могучей поповской служанки.

Но самое невероятное было не это.

Вглядевшись в лицо задержанного, которому они тут же надели наручники, Семен Дуденко с трудом, но все же узнал порядком постаревшего и помятого жизнью, а теперь еще с кровоподтеком под глазом… Зубера Нахова.

— Вот-те и раз, — сказал Дуденко, не скрывая своего удивления. — Нахов. Старый однокашник?..

— Не надо мне такую кашу, — угрюмо пробормотал Зубер.

— Обыщите его, Глоба.

Перстень они нашли у него в кармашке для часов.

— В сени его, к попу, Глоба, — распорядился Семен. Кстати, интересно, что там с сержантом?..

— Да вот и он. Где вы пропадали?

Толстяк переминался с ноги на ногу Дуденко посветил ему в лицо: оно распухло от сна.

— Ясно… О вашем поведении будет доложено.

Васюта, по-прежнему не уходившая, опять забормотала, замахала ручищами, что-то объясняя.

— Уберите бабу, — буркнул Зубер. — Конь, а не баба. Я из-за нее лицо потерял!

— Как это «лицо потерял»? — поинтересовался Семен.

— А так, — он поднял обе руки и приложил стальной браслет к распухшему глазу. — Ну, и поднесла…

18. «Вторая капля»

Авансы Улиты Щеголевой остаются незамеченными. Не то кольцо? Молчание Нахова. Данные экспертизы. Все дороги ведут в Дагестан. Драгоценности, имеют свою историю. Чернобыльский получает инфаркт. Признание продавщицы ювелирного магазина. Проводы Семена Дуденко. Находка в гримерной театра.

В первом часу ночи Зубер Нахов был препровожден в КПЗ управления.

Шукаев еще не спал, сидел над протоколами Васюковой и Щеголевых, сопоставляя их показания. Евдокия Щеголева — мать Улиты — упорно твердила одно и то же: никого и ничего она не знает, пусть дочь скажет, кто к ней приходил, зачем ходил, а она — старая больная женщина, — если и подрабатывает когда бурками, продавая их на базаре, то пусть ее казнят или сажают, коли есть такие законы.

Старуха или действительно была туповата, или прикидывалась, хотя в последнем случае за ней нельзя было не признать незаурядного актерского дарования. Она подкатывала маленькие, заплывшие жиром глазки, складывала руки на колыхающемся животе и клялась Богом в своем неведении относительно дочерних связей с такой неподдельной искренностью, что Жунид Халидович засомневался. Черт его знает, может, и правду говорит. Бывают такие полуюродивые старушенции, особенно из верующих (а Евдокия Щеголева исправно посещала церковь), которые живут, словно, на облаке, не замечая и не понимая, что творится вокруг.

Улита — иное дело.

Сначала она пустила в ход свои женские чары, поскольку Жунид допрашивал ее один (Денгизов, получив копию допроса Васюковой, тотчас же уехал).