По следам полка Игорева

«О, безумный старик,
Матерой материк!
Коли возьмёшь за себя меня, прекрасную девицу,
Храбрость твоя укротится,
Седины твои пожелтеют,
Тело твоё почернеет,
И не угоден моей младости станешь,
И красоте моей не утеха будешь.
И тогда я, девица, от телесного распаления
Впаду в блудное преступление
С молодым юношей,
С молодцом хорошим,
А не с тобою,
С вонючею душою,
С понурою свиньёю».
Вот!

– Да, складно, согласен! А я тут при чём?

– Послушай дальше. Старец всё-таки просит девицу выйти за него. А она его честит: «Ах ты, старой смерд, жеравная шея…».

– То бишь журавлиная? – и расхохотался Хотен от всей души, даже слезу со щеки смахнул. – Нет, это не про меня…

– Да? «Жеравная шея, неколотая потылица, губа, как у сома, зубы щучьи, понурая свинья, раковые глаза, обвисшее гузно, опухшие пятки, синее брюхо, посконная борода, жёлтая седина, кислая простокваша, моржовая кожа, в воде варена, свиной пастух, костям бы твоим ломота, зубам щепота!» Старик всё же женился на ней, а прекрасная девица «как старому говорила, так над ним и сотворила. А он три года за ней по пятам бегал, да и удавился. Молодой девице честь и слава, а старому мужу каравай сала. А кто слушал, тому гривна, а кто не слушал, тому ожог в гузно, рассказчику калачик мягкой. Сей повести конец.

– …а рассказчик срамец», – подхватил Хотен. – Мягкий калачик я тебе, княже, пожалуй, найду, а вот гривну с тебя требовать не стану по бедности твоей. Как сталось, что выехал ты без оруженосца? Кто ж будет тебя кормить-поить, коней твоих чистить и обиходить?

– Помнишь тот год, когда Глебовичи вместе с половцами Киев разорили? Тогда и сгинул мой слуга, единственный, кроме меня, петух в моем курятнике. Остались мы в дворе сам-друг с последнею рабыней, через год принесла она в подоле, девку принесла, потом ещё одну, а потом и мальца, да и второго. Однако старшенький её мал всё-таки, чтобы брать его в поход слугою, тем более оруженосцем.

– Я и забыл – оруженосец как раз тебе, князь, без надобности. Ты же и оружия с собою не взял. Скажи мне, Бога ради, почему?

– А потому, боярин, что не желаю я людей убивать. Я поклялся, что не возьму в руки оружия. На поле той самой битвы поклялся, в которой ты, толстошеий бугай, прославился. Мы тогда с тобою по полной доле добычи получили от доброго князя Изяслава, дяди моего, а я ещё первую и последнюю в жизни своей волость.

– По-христиански, стало быть, решил ты жить, княже? Ну, удивил, не ожидал я от тебя. Говорят ведь про тебя, что живёшь, как скоморох, а весёлые…

– А весёлые, по-твоему, не христиане? И не думаю я, что надо быть обязательно образцовым христианином, чтобы отказаться убивать людей. Ладно, о христианстве успеем ещё поговорить, боярин. Я вижу, можно с тобою разговаривать: нрав у тебя полегче, чем мне помнился. Мне по душе пришлось, что ты не обиделся на скоморошину.

– Да с какой стати мне было обижаться, княже?

– А разве не женился ты недавно на молоденькой?

– Я и вправду женился на молоденькой, – нахмурился Хотен. – Да только много лет тому назад, когда и сам был ещё молод. За пару лет до той битвы на Руте, о которой ты вспомнил. Почти сразу же и овдовел я. Да так и остался я вдовцом, княже.

– Вот ведь люди! Поистине, языки без костей! Чего только не наплетут? Ну, тогда извини, боярин. А ты бы лучше называл меня Словишею, не князем. Не дай того Бог, попадём мы в полон к степнякам, заломят за меня как за князя несусветный выкуп, так и подохну в оковах.

Хотен перекрестился. Вот уж у кого поистине язык без костей! «Попадём в полон» – разве можно и заикаться о таком в день выезда? Ещё напророчит… Зато в беседе дорожное время быстрее летит, и вот уже повеяло речной свежестью с остающейся слева днепровской протоки Рудки. А вон и стены Песочного городка показались.

– Боярин! Посол! Хотен Незамайкович!

Он оглянулся. Молодой Неудача, выпучив глаза, показывал ему плеткой в конец цепочки. Хотен прищурился. Из-за изгиба дороги показался всадник с поводным конем, скачет, чуть ли не сталкивая дружинников в кусты, обочиной. Что такое? Опять гонец от великих князей? Однако, чем ближе оказывался всадник, тем больше отвисала у боярина челюсть. Ибо сперва узнал он своих коней, Буяна и Белонога, потом, на всаднике, едва ли не лучшие свои кафтан и ватолу, дорожный плащ, а уж шапку, точно, самую дорогую в сундуке, наконец… Да, несомненно, это была она, Прилепа, верхом на Буяне, покрытом клочьями пены.

– Что это там за явление Христа народу? – полюбопытствовал за спиною Хотена Севка-князёк.

Едва не влетев в круп Чернышу, Прилепа натянула поводья, бросила их, подбоченилась и закричала:

– И куда ж ты это так торопишься, хозяин? Словно на пожар несетесь, ей-Богу! Я уж думала, никогда вас не догоню.