По следам полка Игорева

– По-разному говорят. Слыхал я, что из лесу выходило два оленя, а не один. И одного приносили в жертву, другого же по обычаю жрец отпускал. А невежи будто бы закололи и второго. А Весёлка покойный мне рассказывал, будто бы олень приходил всегда один, да как-то припоздал, его не дождались и закололи быка – а олень посмотрел-посмотрел, развернулся, ушёл в лес, и больше уже олени на праздник не приходили.

– Весёлка-скоморох? Знал я его…

– Ну да, у него же та книга Боянова хранилась, что ты её потом у меня силой отобрал… Несмеяну увёл, книгу заветную отобрал – и почему это я с тобою ещё разговариваю, сыщик?

– Почему? Да скуку дорожную разгоняешь, только и всего… И как это я у тебя девицу увёл, если ты сам позволил ей уйти в монастырь? А книга моя была, собственная, мне моим духовным отцом старцем завещанная…

– Да Бог уж с тобою, толстошеим везунчиком! Я на тот праздник со старым Весёлкой ездил, а он ехал с учёной козой, которая за нашими клячами бежала, словно охотничья собака. Я в те поры до того древней нашею верою увлекся, что даже крест с шеи снял да выбросил, ходил вместо него со змеевиком. А тогда, когда мы до того святилища добрались, я сперва, ещё до обряда, стену ту сохранившуюся добре рассмотрел, а потом и весь обряд наблюдал – и не вру, ей-богу! – с трепетом сердечным. На стене же было вырезано и раскрашено красками вот что. Если справа начать рассматривать, то стоит там олень, красной краской, суриком подкрашенный: пришёл только что, стало быть, на заклание. Далее на коленях стоит жрец, тот самый, на тебя, сыщик, и на медведя разом похожий, и протягивает перед собою чашу с красной же кровью, оленьей, понятно, сцеженной из уже заколотого оленя. А предлагает он чашу святому дереву, и на дереве том сидит петух – тот самый святой петух Будимир, что нам время жизни нашей отмеривает.

– Затейливо, затейливо… Любопытно всё же мне, что было вырезано или нарисовано на других стенах святилища, попами разбитых.

– А я могу сказать, мне Весёлка рассказывал, а он ещё в молодые свои годы от старцев тамошних слышал. Будто бы прямо напротив были вырезаны селяне, взявшиеся за руки, – смотрят на обряд. Справа на стене – тот же жрец, но уже в княжеской шапке, две жены его и дети. А слева – скоморох с козой: он на козу замахивается, хочет заколоть.

– Что-то не пойму я, при чём тут скоморох…

– А ты поймёшь, когда я про обряд подробно расскажу. Деялся он прямо под священной стеной, и всё совершалось именно так, как на стене. Заранее вкапывали святое дерево, сухую липу, украшали её злачёными и серебряными листьями, подвешивали на ветви яблони и груши, репки, редьку и луковицы. А на толстую ветвь привязывали за ногу петуха. Жрецу подводили быка. Он же, называя быка оленем, сначала восхвалял его за то, что тот добровольно пришёл на заклание, а потом закалывал его большим ножом с серебряной рукоятью. Подставлял под струю крови чашу, наполнял её и становился на колени перед святым деревом. Он ругал зиму, восхвалял благодатное лето, богатое плодами земными, столь необходимыми человеку, просил петуха Будимира не проспать конец зимы и разбудить лето, а потом просил святое дерево, чтобы мать сыра земля была добра ко всему посеянному и посаженному и дала щедрое лето. Ну, примерно так… Потом он выливал кровь под корни дерева, чашу вешал на конец толстой ветви и резал петуха. До сей поры народ одним ухом слушал жреца, а другим к петуху прислушивался. Если петух во время речи кукурекал, год обещал быть добрым и богатым, если молчал – таким-сяким, обычным, если (не дай того Боже!) начинал кудахтать, как курица-несушка, – жди большой беды.

– Я так и не понял, что делал там скоморох…

– Неужели ты не знаешь, что скоморох на всех обрядах передразнивает жреца, чтобы закрепить силу его молитв? Вот и Весёлка во время обряда плясал вокруг жреца, все его действования перекривляя, а потом, когда жрец уходил, а заколотого быка утаскивали, сам становился на его место, а на место оленя приводил свою учёную козу Маринку. Он повторял все, что делал и говорил жрец, только гнал ужасную похабщину, а я по молодости и неопытности не всё и понимал. Народ, тот хохотал, а когда Весёлка стал просить бедного Будимира, который, безголовый, свисал со святого дерева на верёвке, которой был привязан за ногу, чтобы тот не будил слишком рано любовников, тут и я засмеялся. Потом Весёлка с жуткими ужимками понарошку заколол козу, а она понарошку сдохла. Он давай её оплакивать, а Маринка вдруг как заблеет. Ожила, вскочила и ну танцевать! К тому времени мясо быка уже варили в двух огромных котлах, а на костре под одним из них, тоже по обычаю, Весёлка поджарил петуха. Мне довелось попробовать и жертвенного быка, и жертвенного петуха, а заливалось всё это крепчайшим, нарочно для Великого праздника сваренным канунным пивом.

– Выходит, княже, что у тебя на шее и теперь нет креста?