– Господи, Давид, сколько раз на твоей памяти Киев брали силой, наплевав на мнение о себе бояр киевских и ч1рных клобуков? И ещё, забыл я, поклянёмся, что не будем никогда и поручать ему совместное ополчение Русской земли, как было то два года назад и когда полки хоть назад бесславно повернули, а не половцам сдались. А вон и архимандрит Поликарп идёт, я попросил его принести особый крест для присяги.
Появление архимандрита Хотен уже учуял – не то чтобы спиной, просто настоенный на запахах вина, стоялого мёда и жареного мяса густой воздух палаты прорезал аромат ладана и острый запашок залежавшегося в сундуке ношеного шёлка. Архимандрит Поликарп поклонился князьям, благословил их, а заодно и Хотена, – и вдруг вопросил:
– Что у вас здесь деется, великие князья? Только что я слышал песнопение о бесовском Хорее: ему, названному злоречиво «великим», некий князь, обратившись волком, путь пересекал. Разве воспевание языческого бога возможно в тереме благочестивого государя?
– Не обращай внимания, святой отче, – усмехнулся князь Рюрик. – Это мой беспутный старший братец развлекается, песню сложил про поход Игоря Святославовича. Тебе просто послышалось, отче.
Все шестеро невольно прислушались.
– Да, сейчас не про безбожного Хорса… А се, господа князья, крест, дорованый в монастырь наш Печерский незабвенным князем Миколой Святошею. Он дубовый, одначе заделана в него частица мощей святого Иосаафа, царевича индийского, его святых царских костей.
Князья по очереди, бормоча клятву, приложились к небольшому, простому с виду деревянному кресту. Хотену, в нерешительности остановившемуся перед крестом, Рюрик торопливо сказал:
– От тебя столь страшной клятвы сохранить слышанное в тайне не требуем, ты и без того довольно тайн Рюриковичей верно хранишь. Если желаешь, присягни как-нибудь попроще.
Тогда Хотен коснулся толстым своим пальцем золотого наперсного креста архимандрита и брякнул:
– Да стану я жёлт, как сие золото, если разглашу услышанное здесь.
Архимандрит Поликарп вытаращился на него, как на зачумлённого, наскоро поклонился князьям и отступил поспешно к двери. Хотен побагровел, великие князья и Давид расхохотались, Ярослав указал слуге на кубок и новую хлебную тарелку Хотена:
– Не дай, дружок, нашему гостю боярину ослабеть от жажды.
А Хотен грешил только на песню Севки-князька: голова-то и расколоться может, когда в важнейшей беседе участвуешь, а тут ещё тебе всякая песенная чушь в уши лезет! Только подумать, что за нелепости…
И хотя остальные князья по-прежнему шумели и почти в полный голос переговаривались, четвёрка во главе стола, усмирённая только что принесённой клятвой, внимательно вслушивалась в пение. И Хотен неволею вместе с ними, и ещё заметил он, что и архимандрит не ушёл, остановился у двери. Голос Севки-князька заметно охрип, однако он упорно продолжал описывать весьма подробно побег Игоря (а зачем?), а потом придуманную беседу двух соперников, гордых ханов Кзы и Кончака, которые будто бы лично рядышком ездят по следу Игоря. Редкая нелепость! И без того немало позаимствовал из «Песен Бояновых», но уж лучше бы побольше вспоминал самонадеянный певец оттуда, чем нового своего сочинял… Слава Богу, дело идёт к концу…
Ничего себе! Оглянулся Хотен на четвёрку князей – они ухмылялись. Князь Игорь встал с места, кое нашел себе в середине стола, приложил руку к сердцу и принялся раскланиваться. Подумалось Хотену, что шутит Игорёк-хорёк, но, встретившись с ним глазами, понял сыщик, что о шутке и речи быть не может. Страх, страх прятался в сих пустых глазах, и понятно стало, что Игорь всё это время боялся. Он узнал о поездке ведомого сыщика, и нетрудно было догадаться о цели. Только что его напугало внезапное особливое совещание главных князей с Хотеном. Сейчас он молил Бога, чтобы и сия хвалебная песнь ему не оказалась последней насмешкой перед тем, как Рюрик прикажет схватить его и бросить в поруб.