По следам слов

О Карме, о душе, наверно, все же зря я,
Мне в о земных вещах задуматься скорей,
Когда в борьбе за жизнь – себя и жизнь теряя —
На уровень раба низводится творец.

Надломлена душа и замирают чувства,
И тянет лямку он, чтоб прокормить семью.
Недобрые слова – «свободное искусство»…
Ну чем ему дышать, предав мечту свою?

Быть может, область сна – единственная область,
Где воля и покой. Последний светлый луч.
Витающий над ним невоплощенный образ,
Не снись ему, не снись! Не мучь его, не мучь!

Остановленное мгновение

Остановленное мгновение
Среди будничной шелухи:
Нестерпимое откровение
Как несбывшиеся стихи.

Без наркоза – глубинный невод.
Зубы сжала – не закричать.
Выворачивает, как нервы
Из корней на иглу врача.

Из души моей – не тяните,
Не готова, еще слаба, —
Из меня растущие нити,
Не свернувшиеся в слова…

Сам себя – на безлюдный остров

Сам себя – на безлюдный остров.
Не на годы – на вечный срок.
На путях духовного роста
Человек всегда одинок.

Ты вглядись в любимые лица:
Каждый думает о своем.
Этой ношей нельзя делиться,
Этот путь не пройти вдвоем.

Не хрупкая слюда…

Я прах не отрясу.
Предавших не предам.
Пусть этим не спасу
От Высшего суда.

Не хрупкая слюда —
Железная руда.
Открытая – ударь —
Затем пришла сюда.

Прощаю – ты – прости.
Прости и не тревожь.
Опять в Его горсти
Мне прорасти травой.

Ранима и грешна,
Не чище, не светлей…
Но, может быть, страшна —
Открытостью своей.

Белая тропа

Бранислав Янкович Сербия, г. Ниш

Писатель и поэт, автор романов, рассказов, стихотворении, радио- и театральных пьес. Двадцатилетний опыт работы в журналистике, на радио и телевидении Сербии (корреспондент, журналист, редактор, ведущий). Занимается редакторской и издательской деятельностью.

Из интервью с автором:

Дорогой читатель, представляю тебе серию рассказов о войне. Каждый из них описывает разные войны и разные эпохи – Косовская битва (XIV век), Салоникский фронт (Первая мировая война) и зарисовки из Второй мировой. Эпохи разные, а боль и страдание – одни. Одни на все войны.

Соловей-пташка

– Да замолчи ты, птица Давор, горевестница! – крикнула старушка, бросив в меня веретено с красной шерстяной нитью. – Возвращайся в адскую ночь, из которой ты прилетела! Отдай тьме свои черные перья, метку твоей гнусной лжи!!!

– Я ни в чем не соврал! – закричал я, расправив крылья и едва увернувшись от острого предмета, чуть было не пробившего мое черное сердце. Оно билось так быстро, что, я думал, вот-вот выскочит из груди, упадет на землю и начнет прыгать, как мяч в руках тех смешных циркачей, которые в Видов день[4] и по большим праздникам приходят во двор замка. В этом году они не пришли, и замок погрузился в зловещее молчание. И только иногда откуда-то доносился стон или плач, режущий застывший воздух.

Монастырские колокола звонили только ночью.

В злые времена.

Времена печали.

Игумен Евдокие своими старыми худыми руками сам тянул толстые веревки, не позволяя дьяконам кинуться на помощь. Кисти его рук были в крови, но он был настолько стар, что не ощущал этой боли.

Веретено, словно лезвие, ударилось о каменную стену и разлетелось на части. Куски дерева обсыпали меня. Нить обмотала меня, будто какая-то странная красная змея, я словно попался в детские силки для птиц.

– Все так, как я сказал, а вестники и глашатаи, твердящие обратное, лгут твоим старческим ушам, пытаясь умалить твою печаль или подлизаться к тебе!