По собственному желанию

— Ладно, не буду… Да, так вот и совершилось мое «грехопадение». И не думал я ни о Наталье, ни о том, что в такой день нельзя этого делать, и вообще ни о чем не думал. И потом тоже. И никакого раскаяния, угрызений совести — ничего. Уснул рядом с ней, в час она разбудила меня, а когда я вздумал прощаться, говорит, что завтра придет к нам, поможет. Пришла утром. И на следующий день пришла, и на кладбище поехала, и на поминках сидела. Я нет-нет да и гляну на нее, она молча посмотрит в ответ, и мне уже спокойнее… Поехала провожать меня в аэропорт, я думаю: что же мне сказать ей? Ну, и выдал: «Я напишу тебе, а когда приеду, увидимся…» Она только улыбается, будто насквозь меня видит. «Напишешь — хорошо, нет — в обиде не буду, себя не насилуй, ни к чему это». Поцеловала меня на прощанье, помахала рукой и пошла. А я думаю: ну вот теперь-то, когда домой, к жене, к сыну, возвращаюсь, появятся эти самые угрызения совести? Все-таки не шутка, впервые жене изменил. Нет, ничего не появилось… И тут же представил, что будет, когда скажу Наташе о смерти отца. Она, конечно, всплакнет, и лицо станет печальным, утешать примется — в общем все, что в таких случаях полагается. Да ведь все это показное будет, отца она не знала, он для нее человек чужой. И тут же другое думаю: ведь и ты отца моего в глаза не видела, а к тебе я пойду, ты все поймешь и сделаешь именно то, что нужно. Вот тут и «осенило» меня, что у меня к Наталье есть, а вернее — чего нет. Потому-то и пришел к тебе, а не к ней, Сонюшка. Верно ты сказала перед отъездом: «В беде всем близким надо вместе держаться». А она, выходит, человек мне чужой, если со своим горем не могу к ней пойти. А ведь и двух лет вместе еще не прожили. Что же дальше-то будет?

— Вряд ли сейчас стоит думать об этом, — осторожно сказала Софья.

— Да? А о чем же сейчас стоит думать? О работе? Она-то, голубушка, от всего спасет — от тоски, от одиночества, от пьянства… И от несчастной любви тоже? Хотя какая уж тут несчастная любовь… Хоть какая была бы, и то ладно.

— А может, рано ты… крест ставишь?

— Может, и рано, — согласился Кент. — Поживем — увидим… Ну что, спать будем? Приютишь меня еще на ночку?

Софья вздохнула и пошла стелить.

Но Кент так и не уснул в ту ночь. Сквозь дрему Софья слышала, как он встал и ушел на кухню. Выждав немного, она накинула халат и пошла следом.

Кент сидел за столом и смотрел в черное окно. На ее шаги он медленно повернул голову, спокойно сказал:

— Спи, Сонюшка, тебе нужно. А я посижу еще. Ты не беспокойся за меня.

Она медлила уходить. Кент взял ее руку и прижал ладонь к губам.

— Спасибо тебе, милая. Правда, иди спи, я в полном порядке.

29

Другим стал Кент. Внешне он, казалось, почти не изменился — то же безулыбчивое, строго сосредоточенное лицо, спокойный голос, отдающий четкие распоряжения. Вот только одежда вдруг повисла на нем мешком, и на тревожный вопрос Софьи Кент признался, что похудел на девять килограммов.

— Понимаешь, совсем не могу есть.

— Сходи к врачу.

— Зачем? Я здоров. А килограммов в запасе у меня еще порядочно.

Работал он как никогда много, не замечая времени, и когда Софья совсем выбивалась из сил, он говорил:

— Иди ложись, а я еще на кухне посижу, поработаю.

Но случалось, что среди работы на него вдруг находили приступы глубокой задумчивости, он сидел, уставившись неподвижным взглядом в одну точку, и, если Софья окликала его, отзывался не сразу.

— О чем ты думаешь? — спросила она его однажды.

— Я? — Он помолчал. — Да вот пришла в голову бредовая мысль: что все это, — он кивнул на выкладки, — и то, что уже сделано, и все мое блестящее математическое будущее, я отдал бы за то, чтобы хоть на миг увидеть Ольгу живой. Да ведь в сделку с дьяволом не вступишь, душу черту не продашь… Знаешь, я даже не думал, что так любил ее. Об отце я уже не так часто вспоминаю, а о ней постоянно. И по ночам снится. Чаще всего маленькая девочка с косичками и бантиками. — Он, откинувшись на спинку стула, смотрел куда-то поверх ее головы. — И одна мысль покоя не дает — в чем-то я виноват перед ней. Может быть, даже в ее смерти…

— Господи, да как это может быть? — встревожилась Софья. — Не мучай ты себя!

— Да ты не бойся, я не спятил, — улыбнулся Кент. — Умом-то и сам понимаю, что никакой моей вины в ее гибели нет, а тут, — он ткнул себя пальцем в грудь, — что-то не хочет соглашаться с такой логикой. Ноет — и все.

— Это пройдет, Кент.

— Наверно… А мне что-то и не хочется, чтобы проходило. Пока болит, Ольга как будто и не совсем мертвая, что ли…

Однажды он пришел к ней особенно мрачный. Сели работать: Кент взялся за выкладки, явно пересиливая себя, и Софья вскоре предложила:

— Может, не будем сегодня?

— Почему?

— Да ты какой-то… Случилось что-нибудь?

— Нет, ничего особенного… Георгий приезжает, муж Ольги.

— Тебе не хочется его видеть?

— Не в том дело… — Он помолчал. — Я разыскал двух человек, бывших в последнем походе, когда Ольга умерла. Из того, что они рассказывают, получается, что именно Георгий главный виновник ее гибели.

— Как это может быть? — удивилась Софья.