По собственному желанию

И Марина, слегка улыбнувшись в ответ, отпила из бокала и снова уставилась в телевизор. Смейся, актрисуля, смейся… Вряд ли ты даже догадываешься, что ждет тебя. Теперь-то Кент наш. Ты еще не знаешь его таким. Ты вообще его не знаешь. Это он четыре года около твоей юбки прокрутился, жирком оброс. Но теперь-то совсем другая жизнь пойдет. Теперь ты его только раненько утречком да поздненько вечерочком будешь видеть. Ну, еще ночью, конечно, в постели… до поры до времени. А мы с маманькой целыми днями, неделями, годами возле него будем. Но самое-то страшное для тебя, актрисуля, — мы все одним общим делом, нашим, любимым, будем заняты. А ты в этих делах, слава богу, совсем не петришь. И не с тобой он об этих делах будет говорить, а с нами. Ты еще не знаешь, что это такое — Дело. Твоя киношная деятельность по сравнению с тем, что мы будем делать, — плюнуть и растереть… Он тебя пока еще любит, актрисуля, не спорю, но именно пока… А потом он меня будет любить. Уж теперь-то я постараюсь, чтобы так вышло. Не девочка. Я баба, актрисуля, и весьма недурна собой, и, между прочим, моложе тебя. Ну и стерва же я, нет? Ладно, пусть так, но и ты вряд ли лучше. Может быть, стервозность вообще присуща всякой бабской натуре. По крайней мере, таким, как мы с тобой, актрисуля. Мы ведь одной породы. Красивые, фигуристые, охочие до мужиков бабы. Что делать, такими нас создала природа. Вот только не до всяких мужиков охочи, а до таких, как Кент. Ты-то, видно, сразу поняла, что он за мужик и что это именно то, что тебе нужно. А я тогда девчонкой-несмышленышем была. Но теперь мне столько же лет, сколько было тебе, когда ты встретилась с Кентом. И кое в чем я разбираюсь получше тебя, а уж в том деле, которым он занимается, дам тебе хоть сто, хоть десять тысяч очков вперед. И я знаю, что ему будет лучше со мной, актрисуля. Так что не думай, что я только о себе забочусь. Хотя и о себе тоже, конечно. Как и ты. Он нужен мне, понятно? И он будет моим…

— Хватит тебе пить, — сухо сказала Софья Михайловна.

— Да ты что, ма? — удивилась Марина. — Полбутылки сухого за вечер не одолела, нешто это питье?

Софья Михайловна поджала губы и отвернулась от дочери. Вот еще проблема…

Узнав о том, что Кент точно едет в Сибирь и вновь настоятельно зовет их с собой — он специально приезжал поговорить об этом, — Софья Михайловна основательно задумалась. Многое страшило ее, даже предстоящая работа. Не было уверенности, справится ли. Она знала, что Кент очень рассчитывает на ее помощь. Не хотелось признаваться ему в своей усталости, в том, что все больше стала ценить покой и уют, но и промолчать не сочла возможным. Кент покачал головой:

— Наговариваешь на себя, мать. Это все временное.

— Ты хоть помнишь, сколько мне лет?

— Да помню, помню.

— По двенадцать часов в сутки я работать уже не способна.

— А не надо по двенадцать, — покладисто согласился Кент, улыбаясь. — Будешь как все, по восемь часов двенадцать минут, с перерывом на обед, двумя выходными и отпуском по графику.

— Да? Тебе все хахоньки… Забыл, как всего четыре года назад ты меня урабатывал чуть ли не до обмороков?

— Нет, — уже серьезно сказал Кент. — Но тогда я был молодой и глупый.

— А сейчас старый и мудрый?

— Именно… Так что, Софьюшка?

— Думать буду.

— Думай. И помни — ты мне очень нужна. Очень, — повторил он.

— Не говори пока ничего Марине, — попросила Софья Михайловна.

— Хорошо, — кивнул Кент.

О предложении Кента Софья Михайловна сказала Марине только через два дня. Дочь впилась в нее взглядом.

— И что ты собираешься делать?

— Еще не знаю.

Марина несколько секунд еще смотрела на нее и вдруг бухнулась на колени. Софья Михайловна испуганно отодвинулась от нее вместе с креслом.

— Ты что это? А ну, встань!

Марина замотала головой.

— Не встану, пока не скажешь, что поедем… Ма, я редко о чем прошу тебя. А сейчас не прошу, умоляю — поедем! Слышишь? Поедем! Ну что мы тут киснуть будем? Я уже видеть не могу этот стерилизованный город! А ты ведь тут уже чуть ли не сто лет работаешь, неужели не надоело? Там же все у нас будет! Там Кент будет!

Софья Михайловна молча смотрела на нее.

Марина, поморщившись, неуклюже поднялась, тихо сказала:

— Ма, ты же знаешь, что я очень люблю тебя. Но если ты не поедешь, я уеду одна. Через год, через два, но уеду.

И Софья Михайловна поверила — действительно уедет. Выхода не было.

— Хорошо, поедем. Но если я увижу, что ты… с Кентом… ты понимаешь, о чем я говорю?

— Да, — сказала Марина. — Все я понимаю, ма… Но что тут можно сделать? Чему быть, того не миновать… Я бы могла поклясться чем угодно, что не сделаю абсолютно ничегошеньки, чтобы завоевать Кента, но ты первая мне не поверишь. Только не надо так беспокоиться, все будет хорошо…

Уже в десятом часу Кент позвонил из аэропорта и сказал, что приедет, как только удастся поймать такси.

Уезжали они пятого января вечером. На поезде настоял Кент: хватит самолетов, уже тошнит от них, да и не на неделю едем, на годы, несколько суток значения не имеют. Впрочем, никто и не возражал ему.