По старой дороге далеко не уйдешь

«Дорогой Иван, — писала Наташа, — я долго не решалась тебе написать. Ты ничего не знаешь, да откуда тебе было знать, если я сама многое скрывала от тебя. Но сейчас мне хочется все рассказать тебе, чтобы между нами не оставалось ничего неясного, недоговоренного. У меня трагедия: мне не суждено никогда стать матерью. Так жестоко иногда приходится расплачиваться за ошибки молодости…

Недавно вернулся Страхов. Вот уж не ожидала! Он просил прощения, хотел, чтобы мы снова жили вместе. Конечно, я прогнала его. И наконец главное — я вышла замуж за Бориса Колесова, мы вместе с ним работаем. Мне повезло: у Бориса ребенок, двухлетний очаровательный сынишка. Я очень хотела ребенка и теперь полюбила мальчишку, как своего собственного сына. Я так счастлива! Вот и все. Если можешь — прости меня… Будь счастлив и ты.

Наташа».

«Хорошо, что не за Страхова», — подумал Иван, положил письмо на стол и закрыл глаза. Он не испытывал ни ревности, ни зависти к неизвестному ему Борису Колесову. Наташа уже давно не волновала его. Сам того не замечая, он все чаще и чаще думал о Раисе Рудневой.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Петухов нервно вошел в комнату.

— Настя! — крикнул он жене, снимая пальто. — Собери-ка на стол!

— Что так быстро? — отозвалась из кухни жена.

— Сказано — собирай! — прикрикнул он.

Настя вышла из кухни, вытирая мокрые руки о край передника, остановилась посредине комнаты:

— Что с тобой, Сеня? Вчера был злой, а сегодня еще злее. На работе, что ли, не ладится? Да вроде не должно: начальник, сам говорил, — дружок твой.

— Был, да сплыл! — огрызнулся Семен, садясь за стол.

Вытерев руки, Настя опустила передник, разгладила его на большом животе.

— Что же ты так про своего начальника? Разлюбил тебя иль сделал что против?

— Вот пристала! Сказал же — был начальник, да сплыл. Без этого голова идет кругом.

— Разве я не вижу? — пригорюнилась Настя. — Бывало, придешь веселый, шуточки да прибауточки, мило было смотреть, а теперь лица на тебе нет. Ума не приложу, что с тобой творится.

«Ну поехала!» — с раздражением подумал Семен. Настя подняла передник и звучно высморкалась в него.

— Ты для чего передник надела — нос сморкать? — взъярился Петухов.

— Увидел… Насморк у меня… Ты лучше о себе скажи: раньше на машине ездил, дела какие-то были, а теперь куда-то все рухнуло.

«Рухнуло! Слово-то какое верное сказала», — вздохнул Семен.

— Получается все не так, как думаешь, — остывая, более спокойно сказал он.

«С Кочкарева брал пример, как на бога молился, а он рухнул, как гнилое дерево. С виду же дуб-великан был. А ловкий! Где уж мне — в подметки не гожусь. Я тоже хорош. Буданова дураком считал. Думал: «Кто ты такой? Прокурор? Судья? Мелюзга недобитая, на кого руку поднял? Дурь выказываешь? За это самое из-за угла головы снимают, уродами делают. С работы вытряхивают. Но Кочкарев головастый мужик, он тебя пальцем не тронет, сделает так, что сам убежишь как миленький». — Петухов поморщился: — Надо же было так ошибиться! Я, как презренная тварь, делал то, за что бьют по носу. Кочкарев, черт с ним, он отжил свое, а у меня все впереди. Законы обойдешь, а людей не обойдешь…»

— Опять в одну точку уставился, — Настя поставила тарелки на стол. — Остынет, есть не будешь.

Но Семену было не до еды. Случилось непредвиденное: на него заводили судебное дело.

Он встал, подошел к окну. С девятого этажа далеко виднелась панорама Москвы. Высились новые здания. Он вздохнул, поглядел на часы и стал собираться. Его вызывали в суд на пересмотр дела, связанного с кражей шин.

— Ты куда? — с тревогой остановила его жена.

— Закудахтала, курица!

— Спросить нельзя?

— На суд иду… Накудахчешь еще…

Настя, опешив, вытаращила глаза на Семена:

— За что же такое?

— За такое, за что по головке не гладят.

— Не пугай, Семен, говори делом… Я тебе жена или кто?..

— За шины таскают, которые отобрали.

— Таскать-то за что, коль отобрали?

— До тебя, как до жирафа…

— Ой, сама не соображаю, что говорю!.. Я тоже с тобой поеду, — спохватилась она.

— Сиди дома. Вернусь… А коль что, письмо пришлю. Дело-то не очень серьезное, но все-таки… Годик, а то и два могут дать.

— Не дай бог! Присядь на дорогу-то.

Семен сел на стул, Настя тоже.

— Ну, с богом! — Настя перекрестила его.