По степи шагал верблюд

– Вы к кому, товарищ? – Из-за стола поднялся грузный лысеющий офицер в звании капитана.

– Я к товарищу Сидоркину. Лейтенант Смирнов! Здравия желаю! – опомнился Артем.

– Вы заплутали. Моя фамилия Шпицын. Я из второго управления. А вы?

– Из седьмого.

– Что же… Успехов. Я здесь с военнопленной работаю, вам сюда нельзя.

Дверь закрылась, отодвинув его от темных пылающих глаз, в которых застыли боль, позор и мольба. Нет, этого не может быть! Он держал ее холодную руку, целовал ледяные тонкие пальчики. Он видел, как немцы грубо сбросили на телегу такое любимое, отзывчивое на ласки тело и эта телега увезла ее в небытие. Неужели выжила? Нет, это невозможно.

Ноги сами собой вынесли во двор, пробежали три, или пять, или десять кругов. Под гимнастерку невзначай забрался холодок, но не отрезвил. Нет, это категорически невозможно, но проверить все‐таки необходимо. Артем вернулся в здание, поплутал немного по лестницам и снова подошел к кабинету Шпицына.

– Разрешите, товарищ капитан, я обронил у…

Слова застряли в горле. Шпицын повалил на диван его любовь, его Эдит, и, сопя, задирал форменную солдатскую юбку. Розоватые залысины купались среди белых грудей и таранили хрупкую шею. Ее голые беззащитные колени, все в синяках, торчали в разные стороны. Между них примостились сползающие с крепкого желтого зада галифе, грубый ремень змеей вился по лежбищу, готовый ужалить в самое нежное, больное. Слабенькие ручки вцепились в рукава, ломая ногти и теряя надежду, но в их усилиях не было никакого проку. Нет, им не оторвать изголодавшегося зверя от сладкого мяса. Сдавленный полустон-полуписк вывел Артема из оцепенения. Он подбежал к расхристанному офицеру, дернул изо всех сил за плечо, перевернул, перехватил за ворот поудобнее и с облегчением обрушил на удивленно разинутую челюсть всю горечь и злобу, собранные в едином литом кулаке. Костяшки впечатались как в упругое тесто. Еще! Еще раз! Брызнула кровь. Он забежал сбоку и завел руки насильника за голову. Добыча сластолюбца беззвучно рыдала, прикрывая руками голые груди и живот. Ее заступник глянул мельком в раскрасневшееся лицо и едва не отпустил свою жертву. На диване силилась спрятать голые ноги вовсе не Эдит, а какая‐то другая девушка, тоже темноволосая и темноглазая, но совсем незнакомая. Что‐то в ней чудилось родное, близкое, как будто лицо с семейных фотографий или кто‐то явившийся во сне, увиденный на экране в кинозале, однако на этой земле и под этой луной они точно не встречались. Шпицын силился встать, но запутался в спущенных штанах и только молотил ногами, отчего его вспученная кочерыжка дергалась, как ствол, готовый выстрелить. Без стука вбежали два офицера без фуражек, потом солдат, поставленный у лестницы, потом еще кто‐то, за спинами уже не разобрать. Артем отпустил поверженного.

– Убью, зараза! – Тот вскочил на ноги.

– Штаны надень, потом убьешь, – сказал высокий седой полковник и, не оборачиваясь, кинул кому‐то через плечо: – Обоих ко мне. По очереди. Как имя допрашиваемой? Эй, ты по‐русски понимаешь? – Он бесстыдно таращился на ее голые ноги, грудь и недовольно цокал.

– Да, понимаю.

– Как зовут? – А сам уже перебирал досье на столе Шпицына.

– Сеньорита Стефани Бьянконе, гражданка свободной Италии, военнопленная.

– Ух ты, как по‐русски‐то навтыкалась, – похвалил полковник, – в камеру ее.

– Слушаюсь, товарищ полковник.

У Артема забрали ремень, наградной пистолет, завели руки за спину и проводили в пустую холодную комнату. Допрыгался.

Стефани тоже оказалась в камере, привычной, переполненной голосами и запахами. Она забилась в угол, как побитая собака, зализывающая раны. Теперь точно расстреляют. Надо бы помолиться.

В самом начале она боялась насилия, но солдаты оказались на удивление предупредительными, никто и пальцем не тронул. Или это седовласый дедушко-ботаник постарался. На фронте ее не допрашивали, сразу отправили в Москву. Зато после двух недель со Шпицыным это страшное, непереносимое перестало пугать, вызывало только брезгливость и отчаяние. Первый допрос прошел ровно, даже благожелательно.

– Вы завербованы абвером? Намеревались перейти в тыл Красной армии?

Или:

– Кто ваш наставник? Фамилия настоящая какая? Куда велено явиться? К кому?

Она говорила правду, что никто ее не вербовал, что просто хотела разнообразить свою жизнь, глупая, посмотреть Россию, а в Италии мобилизация. Про родителей княжеской фамилии не говорила, рассказывала байки про русскую няню. На второй допрос шла без страха. И зря. Шпицын не спеша запер дверь, облизал ее сальным оценивающим взглядом:

– Сама разденешься или пистолет показать?

– Простите, я не понимаю.

– Все ты понимаешь, сучка, подстилка абверовская, шлюха фашистская.

Он подошел к стулу, рывком поставил ее на ноги и наотмашь ударил по лицу. Заорал:

– Заголяй зад, узнаешь, почем хер красного офицера.