По степи шагал верблюд

Аул их не был настоящим поселением, скорее зимовкой: всего пять хлипких глинобитных домиков и десяток юрт. Старики, а теперь и ее отец, жили на этом месте круглый год, а те, кто приставлен к скотине, кочевали вдоль речки Аягуз, вокруг Алаколя и Балхаша, дозволяя скотине наедать тучные бока. Кони, верблюды, овцы – главное богатство кочевника. Братья не отличались хозяйственной сметкой: то у них молодняк терялся, то хвори на скот нападали – в общем, из долгов не вылезали. А лишний рот при таких обстоятельствах никого не обрадует. Вот и решил отец выдать ее замуж, закрыв тем часть долгов. Соответственно в женихи ей достался заимодавец отца – черный Идрис, загадочный человек, небедный, но старый, далеко за пятьдесят. Две старшие жены жили порознь, вдали от Балхаша, их здесь ни разу не видели. Ей предстояло стать третьей, молоденькой – токал[74], может быть любимой, как это часто случалось с младшими женами – игрушками избалованных стариков. Впрочем, какая разница? Ей все равно страшно похоронить себя в его пугающих объятиях, а чем чаще станет досаждать ласками, тем хуже.

Биография черного больше походила на роман. Айсулу толком ничего не знала, но люди говорили, что родился он чуть ли не в самом Санкт-Петербурге, в богатой семье, потом его отца сослали в степь за какие‐то преступления, а когда сын вырос, то сначала водил дружбу с контрабандистами, затем служил в армии белого царя. И дослужился якобы до высоких званий, но тут грянула революция. По-русски он разговаривал как золото-погонный генерал – она один раз в гостях у мужа Рахимы такого видела, – по‐китайски тоже умел, ну и по‐казахски, само собой. Может, и другие языки знал. Глаза у него, хоть и старые, горели зелеными огоньками из‐под черной шапки. Всегда только в черном – в холод и в жару, и конь всегда той же масти – вороной. Когда Идрис приезжал в аул, будто черный коршун спускался с ветки.

Поначалу Айсулу надеялась, что ему не понравится молодая глупая девчонка, даже рожи дурацкие строила, когда встречалась с ним, но нет, согласился на отцовский торг – принять жену в уплату долгов.

Вообще‐то Айсулу не теряла надежды, в каждой истории искала ниточку, чтобы нацепить на нее крючок надежды и помечтать, даже в плохом. На днях к отцу наведались басмачи: им он тоже задолжал. Повздорили, угнали верблюдов. И тут она, грешным делом, обрадовалась: думала, старик осерчает и заберет слово, данное Идрису. Он ведь почему дочку предложил? Потому что не хотел со скотиной расставаться. Если бы Идрис отказался от невесты, пришлось бы отцу лошадей и верблюдов отдавать, а они нужнее, чем девчонка. Если не станет скотины, то вроде и нечего бояться, можно и дочь пожалеть. Так она представляла себе этот безотрадный поворот, надеялась кинуться в ноги брату, попросить заступничества, уломать женгешек, чтобы подсобили дружным плачем. А назавтра невесть откуда заявились красноармейцы и привели весь скот назад: у них стычка произошла с басмачами, те удрали, а скотину оставили. Вот и снова не удался ее кривобокий план.

В тот день пастухи встретили красноармейцев испугом, а верблюдов неприкрытой радостью.

– Ай ты мой хороший, мой славный Сарыкул! – приговаривал отец, обнимая могучую шею палевого верблюда, драный халат трещал под мышками, не стоило так руки‐то задирать. – Ты зачем ушел далеко от дома? Ты меня напугал.

– Агай, расскажите, сколько было разбойников, – попросил один из бойцов, кажется, его звали Айбол.

– Каких еще разбойников? Не было тут никого. – Старик глупо поморгал, каждому понятно, что врет.

– Как не было? Да? Это разве не ваших верблюдов мы отбили? Кто их забрал?

– Никто не забирал, сами ушли пастись. – Отец отводил глаза, поднимал реденькие брови. Узловатые, почти черные пальцы непрестанно хватались за жидкую бороденку, дергали, мусолили, как будто желали заплести в худосочную косицу.

– Агай, никто не имеет права обижать трудовой народ. Да, мы пришли сюда, чтобы защитить вас, – Айбол настойчиво вливал агитационные лозунги в старческие уши.

– Никто не обижает нас, балам[75], просто верблюды далеко ушли пастись. Они умные. У меня вожак – Сарыкул. Знаешь, чей это помет? Самого Каракула! Такой верблюд стоит табуна лошадей, у него в крови самая лучшая порода.

Айсулу не утерпела, выглянула из юрты. Красноармейцы дружно на нее уставились, и пришлось ушмыгнуть обратно, в спасительную тень шанырака[76].

Значит, свадьбе быть. Никто ей не поможет. Эх, если бы можно было найти работу, она бы пешком ушла. Но теперь в степи богатых не осталось, батраки никому не нужны. Говорят, при новой власти женщин станут на службу брать, но до этого еще дожить надо, а Идрис за ней приедет уже этой осенью, если не раньше. Может явиться в любой момент и потребовать свое, и тогда эти тяжелые рубашки станут последними, что она намыла в отчем доме.

Она покрепче ухватила лохань и запела: от песни и мысли дурные разбегутся, и дорога побыстрее закончится. Осталось взобраться еще на один холм, и она услышат приветственный крик Сарыкула.