По степи шагал верблюд

Тонкий полумесяц опасливо заглядывал за холмы, будто проверял, много ли еще уготовано людям козней, в глубине казарм кто‐то неумелый мучил гитару. Капитан вполголоса переговаривался по‐русски с высоким пучеглазым горбоносом, дон Игнасио наблюдал, как огонек сигариллы танцевал фламенко, состязаясь с мотыльками. Красиво.

– Ай! Товарищ капитан, здесь человек! – Из ворот выбежал невысокий крепыш. За ним маячила длинная тень, следом еще одна.

– Что за человек? – Лопухов резко повернулся, заскрипели каблуки. – Лазутчик?

– Сами поглядите, ага, а мы пока этих покараулим. – Солдаты обступили ничего не понимающих крестьян, капитан убежал в темноту.

Через несколько минут он вернулся, волоча за собой сонного, взъерошенного Эстебана с соломенной трухой в волосах. Горбонос Тигран перехватил задержанного, заломил ему руки за спину. Низкорослый Карась направил в лицо фонарь.

– Отставить! – После минутного разглядывания капитан устало опустился на ящик. – Ты погляди на него… – Юродивый блаженно улыбался, дожевывая сладкую свининку, детская сытая радость разлилась по морщинкам: давно он так не лакомился. – Что делать будем, голубчики? Это же форменный лазутчик! Тигран, Карась, кликните Темку, пусть поспрошает этих, – он кивнул в сторону дона Игнасио.

Сигарилла не успела потухнуть, как прибежал длинноногий худой Артем в пилотке набекрень. Слабый лунный свет выхватывал скулы, неспокойно плясал по плечам, упирался в коленкоровый переплет русско-испанского словаря под мышкой и удивленно отскакивал, будто насмехаясь: как он в темноте собрался читать‐то?

– Ну‐ка, Темочка, выспроси, чего это они лазутчика приволокли к нам, – попросил капитан.

– И того, пожестче, – добавил Тигран.

Через полчаса путаной болтовни Артем все знал про семью и быт дона Игнасио, про его дочерей на выданье, про опасность, с которой приходилось жить бок о бок. Не знал лишь одного: откуда взялся в повозке законспирированный Эстебан?

– Он говорит, что видел этого сумасшедшего в деревне, пока чинил колесо. Но как можно верить?

– Никак. Надочки докладывать руководству. Или… – Капитан развел руками.

Присутствующие поняли и разволновались.

– Надо докладывать, – резюмировал красноречивое молчание Тигран, – все равно правда всплывет наружу.

– Да, надо докладывать, – тяжело вздохнул капитан.

– А давайте я пойду в ту деревню и проверю, на самом ли деле это их чудик, – предложил Артем. – Если он там всю жизнь болтается, то люди его знают. Переоденусь, притворюсь кем‐нибудь.

– Тоже мне шпиён! – загоготал Карась.

– А что? Объявиться мы всегда успеем. – Тигран с капитаном уважительно переглянулись: Артем не входил в число посвященных в операцию, но сказал не чужое холодное «вы», а теплое доверчивое «мы».

– Ну и правдочки. Пусть прогуляется. А вы, голубчики, пока закройте этих двух в карцере да лошадку спрячьте получше, скажете, что забрела невзначай.

– А сумасшедшего мне с собой взять?

– Ишь чего! А он тебя прикончит да и сбежит.

Сухой, атлетически сложенный Артем недоверчиво оглядел грязного сгорбившегося Эстебана, у которого, казалось, и мяса‐то нет под тряпьем – одни кости.

– Отставить! – Капитан догадался, о чем думает его солдат. – Они все такими дохляками притворяются, а потом – мамочка, не горюй.

Утром, едва рассвет начал свою пляску по пиренейским холмам, Артем в теплой шерстяной накидке поверх гражданки спустился в Дель-Кастро. Темноволосая не пошла на службу, но не потому, что накануне ее попросил Эстебан, просто старуха в черном из цирюльни нежданно скончалась и соседи собрались на отпевание. Так и застал их Артем, всех вместе выходящими из распахнутых дверей храма.

Узнав, что высокого улыбчивого азиата интересует Эстебан, темноволосая заволновалась. Неспроста! Явно безобидному чокнутому грозила беда. Она жила по соседству с несчастным в той, другой жизни, когда он каждый день ночевал под крышей, а не где придется, потому считала обязательным при встрече поговорить, улыбнуться, подкормить, если сыщется в кармане угощение. Пусть еще побродит, погрезит о своей донье Луизе, пошарит ласковым мутно-зеленым взглядом по родным холмам. Юродивый ее узнавал, радовался, запальчиво шептал про донью Луизу, про ее веера и коз.

У Эдит хватало собственных горестей: она потеряла на гражданской войне двух братьев, остался последний – кудрявый озорной Эмилио, любимец гитары и незамужних сеньорит. Темноволосая до дрожи боялась за него. Лучше бы сама встала в строй, но ее кровь никому не нужна. Жадные мужланы скорее охочи до красоты, до стройных ног под легкомысленным довоенным платьем, до огромных карих глаз в частоколе черных ресниц. Когда идет война, не до любви; только минутная похоть может отодвинуть на задний план пожар, но, утолив ее, снова надо воевать.

Матушка после смерти старших сыновей надолго замолчала, сидела целыми днями у нетопленой печи, глядя в черный зев. Отца давно забрала могила, Эмилио служил республике, а сама Эдит выхаживала больных в госпитале де Тавера. Привычной работы все равно не осталось: поля не сеяны, скотина давно скормлена солдатне.