По стране Литературии

Во всех подробностях рассказана история дуэли, последние часы поэта, но он представлен жертвой своей ревности.

Из стихов Пушкина в путевых очерках Дюма мы находим: часть оды «Вольность» («Самовластительный злодей...»), «Эхо», «Ворон к ворону летит», «В крови горит огонь желанья», отрывок из «Медного всадника» («Люблю тебя, Петра творенье...»), окончание «Моей родословной» («Видок Фиглярин, сидя дома...»), «19 октября 1827 г.» («Бог в помочь вам, друзья мои...»), ряд эпиграмм; из стихов Рылеева — отрывок из «Войнаровского»; Лермонтова — «Думу», «Горные вершины», «Дары Терека»; Некрасова — «Забытую деревню», «Княгиню», «Еду ли ночью по улице темной...»

Таким образом, очерки Александра Дюма-отца о его поездке в Россию стали одной из первых антологий русской поэзии на французском языке — поэзии, тогда еще почти неизвестной его соотечественникам. За это ему можно простить и поверхностность, и «развесистую клюкву».

«ЖИЛ НА СВЕТЕ РЫЦАРЬ МОДНЫЙ...»

Несмотря на свою славу, И. С. Тургенев часто становился мишенью для остроумия собратьев по перу.

С нападками на него выступали и консерваторы и демократы. Первые считали его чересчур левым, а вторые, наоборот, барином до мозга костей. Роман «Отцы и дети» (1862) был воспринят ими как пасквиль на новое поколение. «Меня били руки, которые я хотел бы пожать, и ласкали руки другие, от который я бежал бы за тридевять земель»,— писал Тургенев Марко Вовчку (М. Вилинской).

Хотя образ Базарова написан далеко не такими черными красками, каких впоследствии не жалели для нигилистов Лесков и Достоевский, не говоря уже о писателях реакционного лагеря,— «Отцы и дети» вызвали целый град эпиграмм. В стихотворении «Отцы или дети?»

Д. Минаев, используя форму лермонтовского «Бородина», писал в «Искре»:

Уж много лет без сожаленья
Ведут войну два поколенья,
Кровавую войну.
И в наши дни в любой газете
Вступают в бой «отцы» и «дети»,
Разят друг друга те и эти,
Как прежде, в старину.

Иронически критикуя «детей» («Друг черни и базаров, лягушек режущий Базаров, неряха и хирург»), Минаев притворно восхвалял представителя «отцов» — Павла Кирсанова:

И мы, решая все на свете,
Вопросы разрешили эти.
Кто нам милей — отцы иль дети?
Отцы! Отцы! Отцы!

В той же «Искре» в том же 1862 году была помещена краткая анонимная эпиграмма:

Как древле Соломон, теперь Тургенев сам
Романом доказал, как все превратно в свете,
Где дети иногда дают урок отцам
И лучшие отцы болтают вздор, как дети.

Тургенев сообщил М. Ковалевскому: «Когда я писал заключительные строки «Отцов и детей», я принужден был отклонять голову, чтобы слезы не капали на рукопись». Это стало известно, и в «Будильнике» (1865) появилась эпиграмма, подписанная «Комар» и посвященная «автору чувствительного романа»:

Ты мне сказал, что слезы льешь рекой,
Когда ты сам роман читаешь свой.
В том ничего нет странного, ей-ей:
Отцы ведь плачут от дурных детей.

В 1863 году повод для нападок против Тургенева дало его письмо Александру II, где он заверял царя в своей лояльности, в умеренности своих взглядов, отрекался от былой дружбы с Герценом и осуждал его. За это письмо Герцен в «Колоколе» назвал Тургенева «седовласой Магдалиной мужского рода» (евангельская Магдалина была, как известно, кающейся грешницей). Сподвижник Герцена Н. П. Огарев отозвался на письмо Тургенева царю резким стихотворением, переиначив пушкинское «Жил на свете рыцарь бедный...»: