По строкам лавандовых книг. Часть 2

Остальных заключенных ждет смертная казнь посредством пули в лоб, в самом центре столицы, на той самой площади у администрации, на глазах у всех желающих. В жилах холодеет кровь. Во что мы превратились? Разве можно даже представить, что в мире, где борются за гуманность, свободу слова и демократию, люди добровольно могут воспевать правителя, который прививает своим гражданам жажду крови. Таким средневековым методом Джоув нагоняет страх на своих рабов, чтобы погасить пожар восстания: дескать, смотрите, власть на моей стороне и так будет с каждым, кто посмеет предать меня и мои законы.

Страх… Сколько же форм он имеет? Тысячи. А сам выступает лучшим рычагом управления толпы. В то время как ОНР идет путём калачей в форме зыбкой надежды, Патриум сеет страх.

Не могу думать ни о чём, кроме казни Прим. Даже перспектива гнить в психушке блекнет на фоне мыслей о Прим. Лидия говорит, что все столичные жители то и дело ждут зрелища, когда предателя отправят на тот свет справедливые президентские силовики.

Я не хочу больше жить.

Всё новости слишком тяжело усваиваются в моём больном сознании и истерзанной душе. Истерика помогает погрузиться в искусственный мир грез. Из-за драки с медбратом разошлись швы. Я металась по палате, срывала катетеры, отторгала методы лечения и надеясь умереть от потери крови, пришлось накачать меня тем самым волшебным психотропным наркотиком, что дарит легкость и умиротворение. Долго находиться в прекрасном забытье, Джудин мне не дает, так что к кошмарным реалиям добавляется ещё и болезненное очищение организма от ядовитых медикаментов. Я отказываюсь от еды. Во-первых, рвота и так не дает хоть что-то удержать в желудке, а во-вторых, от голода может наступить смерть, а значит избавить меня от этого существования.

В ночь перед казнью Прим, Джудин присылает ко мне Веринию в надежде, что она уговорит меня бороться за жизнь. Я очень слаба. Кости выламывает, словно кто-то раздрабливает их ломом в нескольких местах одновременно. Желудок завязался на пять узлов, не меньше. Голова будто ватой набита. Тело отекло и ужасно болят швы, из которых за день вытекает с полведра сукровицы.

Копна рыжих кудрявых волос волнами ложится на худощавые плечи. Она смахивает слезу, не меняясь при этом в лице. Улыбается, становится на колени возле кровати и берет меня за руку. Её ладони теплые, как всегда. А ещё Вериния привычно пахнет легкой граппой. Впервые за последние дни, вместо хрипов моё горло издает человеческую речь.

– Привет подружка. Я скучала.

Странно слышать свой голос таким. Кажется, за меня говорит прокуренный дед. Вериния дрожащими губами целует мою руку, крепче сжимая её в своих ладонях.

– Привет куколка, ― шепчет в ответ. ― Ты такая же красивая, как и была.

Она гладит меня указательным пальцем по щеке и заправляет пряди волос за уши, приглаживает пробор на бок. Ей всегда нравилось, когда я зачесывала прическу набок.

– Я сдержала своё слово, Вериния.

Мне очень сложно говорить, но я стараюсь изо всех сил, которых и так немного.

– Я вернулась, ― с трудом выдавливаю из себя я.

Нежно улыбаясь в ответ, она пристально рассматривает морщинки на моем лице, старается запомнить каждый изгиб и шрам. Может быть я умираю, а она пришла попрощаться?

– Ненадолго, ― на выдохе срывается с её губ.

Хочется возмутиться в недоумении, но она перебивает. Показывает сумку и уходит от темы.

– Смотри, что я принесла!

Хлюпая носом от сырости сантиментов, подруга вытирает рукавом лицо и открывает тряпичный рюкзак. Первое, что она достает – квадратная шкатулка, немного обугленная по бокам, та самая… Вериния встряхивает её несколько раз, улыбаясь от того, как она тарахтит. У меня нет сил поднять даже палец, приходится девушке открыть её самостоятельно. Она демонстрирует содержимое – золотые побрякушки Мэл, что мы с мамой так берегли, придавая им ценности, ленточка, и засушенный цветок неестественного цвета. Прим вырастил его специально для меня, как подарок ко дню рождения.

– Я сохранила для тебя. Знаю ведь, если ты пообещала мне что-то, это наверняка.

Слёзы капают на простыни. Я закусываю нижнюю губу и киваю в ответ. Неужели я наконец-то смогла выполнить хоть одно обещание? Она так говорит обо мне, словно и не сомневалась в нашей скорой встрече. Представляю бегущих из Литора людей и то, как моя рыжая подруга бросала в суете сборов в сумку шкатулку для меня. Даже в такой момент она не теряла веру в нашу встречу. Вот бы мне иметь хоть капельку её оптимизма.

– Тут есть ещё некоторые вещи твои, ― показывает мои штаны и кофту, небрежно скомканные в сумке, ― а ещё письма Джудина. Он писал, когда ты проходила отбор. Всё просил передать, но я не стала травить тебе душу. Вот, теперь решила отдать… Они ведь адресованы тебе.

Она так смотрит на меня и говорит таким тоном, словно мы прощаемся, только в этот раз уже навсегда. Где же мольбы взяться за ум и начать бороться за жизнь? Разве не за этим она пришла?

– Я люблю тебя. Не забывай об этом, никогда. Обещаешь?

Оставшимися силами я сжимаю её руку. Чувствую, как покалывают кончики пальцев от утомления.

– Обещаю.