По святым местам

Перекрестив, он поцеловал меня в голову. Мы прошли в келью, из-за маленьких оконец в ней стоял полумрак. Я помолился на образа, положив три поклона и еще поясной поклон старцу. Он тоже отдал мне поясной поклон.

– Садись, рабе Божий, на лавку, отдохни, а я пока трапезу нам спроворю.

Я снял котомку и засунул ее под лавку, сел и огляделся. Стены кельи были сработаны на скорую руку из потемневших от старости и копоти бревен, между которыми торчали клочки белесого мха. К матице – заглавной потолочной балке – привязаны пучки сушеных трав, корешков, связки сухих грибов, лука, чеснока, мешочки с крупой и корзины с сухарями. Под ногами, благожелательно мурлыкая, вертелся тощий трехцветный кот – страж и хранитель стариковских припасов, гроза и губитель бесчисленного мышиного племени. Напротив стояла сложенная из дикого камня печка, наподобие русской, топившейся по белому, то есть с трубой. Над очагом вмазана медная иконка «Знамение Пресвятыя Богородицы».

В топке уже весело горели дрова, в чугунках, булькая, варилась еда, и уже начинал шуметь закопченный чайник. Старик стоял с ухватом, смотрел на огонь, а губы его шевелились, и мерно двигалась окладистая белоснежная борода. Он творил Иисусову молитву. Это был старый монастырский мантийный монах и не просто монах, а священномонах, нареченный в честь мученика Александрийского Кронидом. Во время войны он был санитаром и вынес с поля боя множество раненых солдат, за что имел два ордена Славы. После он рассказывал мне, что восемнадцати лет от роду был призван на действительную службу еще в царскую армию – Николаевскую. И вскоре попал на позицию где-то в районе Пинских болот. И тоже был санитаром. За две мировые войны он не сделал ни одного выстрела из винтовки. Такие у него уж были убеждения. И Господь хранил его, и он ни разу не был ранен, хотя, вынося раненых, сам постоянно пересекал смертельный огненный рубеж. Он считал себя мирным человеком и с юных лет прислуживал в церкви.

Он любил весь этот православный мир; мир дорогой его сердцу Церкви, с его проникающим в душу Богослужением, кроткими ликами святых икон, который дополняли сиреневое струение ладана, потрескивание и огоньки множества свечей, благоговейно медлительная поступь духовенства в золотых парчовых ризах, громкое чтение старинных, в кожаных переплетах книг.

Божественный церковно-славянский язык с удивительными словами – «древо благосенно-лиственное». Клиросное пение стихир Иоанна Дамаскина: «Надгробное рыдание творяще песнь – аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа». Тихие слезы так и катились из глаз, а душа как бы восходила вместе со струями синего фимиама к самому куполу храма, откуда взирал сверху Христос «Ярое Око».

После Второй мировой войны родные думали, что он женится и будет жить в родном поволжском городке, но он не женился, а поступил послушником в монастырь. Смиренный, он приобрел еще большее смирение и безропотно нес послушания: в конюшне, поварне, на огороде и, наконец, в храме. Шли годы, и его постригли в рясофор, а потом в малую схиму с именем Кронид. Ну что ж, Кронид так Кронид, так было угодно отцу архимандриту. Прошло время, и его рукоположили в иеромонахи. Но не долго ему пришлось в монастыре ходить в иеромонашеском сане, грянули хрущевские гонения, монастырь закрыли, и монахи разошлись кто куда, а отец Кронид, взяв у архимандрита благословение, уехал в Абхазию, где в глухих необитаемых горах нашел уединенное место.

Старец загремел ухватом и поставил на стол исходящий ароматным паром чугунок.

– Ну, Господи благослови, Алеша. Сего дня празднуем Положение честныя и многоцелебныя ризы Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, еже есть хитон в славном и преименитом царствующем граде Москве. Поклоны приходный и исходный на правиле – поясные. На трапезе, аще прилунится в среду и в пятницу, вкушаем с маслом.

Батюшка Кронид достал с полки бутылку с подсолнечным маслом и поставил на середину стола, выложил пару старых алюминиевых мисок, некрашеные деревянные ложки – с крестами на черенках. Из корзины взял ржаных сухарей и накрошил в чугунок, влил туда масла. По келье пошел сытный дух грибной похлебки.

– Сейчас трапезу вкушаем два раза: обед и ужин, а в посты один раз, когда с возлиянием елея, а когда и сухоядение. Масло, муку, соль мне приносят мои духовные чада, а овощи со своего огорода, а остальное – из леса: орехи, каштаны, мушмула, джонджоли, грибы и даже мед дивий.

Сотворив молитву и благословив трапезу иерейским благословением, батюшка разлил похлебку по мискам, и мы споро принялись за еду в полном молчании. Даже приученный кот ходил кругом и не мявкал.

Потом пили чай с черносмородинным листом и сухой малиной. К нему была выставлена баночка темного лесного меда.