По тонкому льду

Работа валилась из рук. Я писал какие-то бумажки, не вникая в них, не понимая сути. В голове билась одна мысль: «Надо идти! Надо идти к Аристократу. Скорее!»

Сегодня понедельник. Карл Фридрихович принимает с десяти до тринадцати. Пора! Но как вырваться из управы?

Что придумать? Кажется, все испробовано, и нового ничего не изобрести. Беспокойство нарастало, вызывало физическую боль: у меня адски ломило виски.

Что же предпринять?

Раздался звонок: вызывал к себе бургомистр. Сейчас отпрошусь. Скажу, что беспокоит печень, не могу работать.

Увы, бургомистр предупредил мое намерение.

– Только что звонил штурмбанфюрер Земельбауэр, –

сказал он. – Вызывает вас к себе. Сейчас. Моя машина стоит у подъезда. Поезжайте!

Сердце мое сжалось от неприятного предчувствия:

– А что такое?

Господин Купейкин беспомощно развел руками.

Я поклонился и вышел. Еще сюрприз! Зачем я понадобился начальнику гестапо? Не связано ли это с сигналом

Наперстка?

По пути к зданию гестапо я передумал бог знает что. И

конечно, в голову лезло самое худшее. А что, если Дункель уже знает, что доктор – наш человек? Что, если он следил за домом доктора? Быть может, доктора арестовали!

– Подождать? – осведомился шофер, когда машина остановилась у подъезда.

– Нет! – ответил я. И в голосе моем было столько отчаяния, что самому сделалось страшно.

Я переступал этот роковой порог в первый и, возможно, в последний раз. Все допустимо. Сколько патриотов нашло свой удел в этих страшных стенах, и уж, конечно, никто из них не предполагал найти здесь конец. Я тоже не предполагал. Но кто гарантирован?

Я поднимался по крутым ступенькам бывшего здания горкома партии, стараясь взять себя в руки и подготовиться к неведомому.

Штурмбанфюрер СС не встал при моем появлении, а лишь откинулся на спинку стула. Спинка была выше его головы. Этот убогий человечишка с птичьей головой, косоплечий, обрадовал меня: он любезно протянул через стол свою мягкую, детскую руку и, когда я пожал ее, предложил сесть. Потом пододвинул пачку сигарет, зажигалку. Я с удовольствием закурил.

Затянулся раз-другой, и биение сердца пришло в норму. Тревогу как рукой сняло.

Штурмбанфюрера окружали кипы газет, сводок, папок, докладных записок, пачки раскрытых сигарет, огромный сейф, начатая бутылка вина, раскладной диван с подушкой и одеялом, несколько охотничьих ружей.

– Не ожидали? – осведомился гестаповец.

Я признался, что не ожидал.

Он улыбнулся, показав свои желтые лошадиные зубы.

– Я же обещал запомнить вас.

«Провалился бы ты со своей памятью в преисподнюю», – едва не сорвалось с моих губ проклятье.

Штурмбанфюрер поинтересовался, как я живу, как идут дела в управе, как отнесся к моему вызову господин бургомистр.

Я отвечал и думал: «Неужели за этим он вызвал меня?

Нет-нет. Что-то другое. Но что?»

Тревога вновь начинала подтачивать сердце. Кажется, рано я успокоился.

Гестаповец слушал мои ответы, скалил зубы в улыбке, для которой не было никакого повода, и, откидывая голову с крохотным остреньким подбородком, пускал к потолку дым аккуратными маленькими колечками.

Продержав меня минут десять в томительной неизвестности и раздумье, он сказал на своем тягучем диалекте баварца:

– Сегодня вы мне нужны, господин Сухоруков.

– К вашим услугам, – выразил я готовность.

– Валентина Серафимовна заболела. Она часто болеет.

Женщина. А мне сегодня надо допросить одного типа. Это займет полчаса. От силы час, – и он нажал кнопку звонка.

Вошедшему эсэсовцу начальник гестапо сказал одно слово:

– Коркина!

Эсэсовец щелкнул каблуками и удалился.

Всех подпольщиков я знал по фамилиям. Коркина среди них не было. А быть может, кто-нибудь из ребят нарочно назвал себя так, чтобы сбить гестаповцев со следа? Ввели совершенно незнакомого мне, полного, с одутловатым лицом мужчину лет тридцати пяти. По его физиономии гуляла какая-то идиотская улыбка. Он подобострастно поклонился штурмбанфюреру, потом мне, и я сразу проникся к нему отвращением. Не ненавистью, а именно отвращением, граничащим с брезгливостью.

Земельбауэр указал пальцем на высокий табурет в углу, и Коркин без слов понял, что надо сесть. Он еще раз поклонился, сказал: «Благодарю» – и водрузился на табурет. Штурмбанфюрер подал мне несколько листков, схваченных скрепкой.

Это был акт, в котором сообщалось, что Коркина «сняли» с поезда недалеко от Энска прошедшей ночью. При нем нашли несколько килограммов сливочного масла, два куска свиного сала, махорку в пачках, спички, соль, сухари. Он ничего не скрывал. Да, он коммунист. Точнее, кандидат в члены партии. Вступил в позапрошлом году. Втянули. Долго беседовали с ним, уговаривали и обрабатывали. Кроме того, он партизан. Как стал партизаном? Очень просто. В сорок первом году при эвакуации поезд, в котором он ехал, угодил под бомбежку. Спасались кто как мог.