По тонкому льду

– Я не знаю его имени. Это мой бывший шеф – Аккуратный. Он появился неожиданно и меня учил поступать точно так же. Живет он где-то под Москвой.

– Живет? – переспросил я.

– Да, я хотел сказать именно это, – подтвердил Угрюмый. – И я найду его вам. Из-под земли вытащу.

Я еле сдержался, чтобы не выругаться. Так вот откуда эта самоуверенность!

– Хорошо, – произнес я, – к этому мы еще вернемся. А

теперь вот что. . Дайте характеристику начальнику гестапо

Земельбауэру.

– Что он за человек? – подхватил Демьян.

– С удовольствием, – усмехнулся Угрюмый. – Земельбауэр человек жадный, тщеславный, завистливый и, ко всему прочему, мой дальний родственник по матери. Чтото вроде троюродного дяди. Его брат как раз и устраивал мне отъезд из Германии под видом военнопленного Лизунова.

Мы прервали допрос и вышли из убежища. С Угрюмым остался Костя.

– Вот это фрукт, – шумно вздохнул Демьян, когда мы оказались в Костиной избушке.

– Редчайший, – согласился я.

– Вы понимаете, если он сказал правду насчет этих писем, можно взять за жабры подполковника Путкамера.

– Почему только его?

– А кого еще?

– А Земельбауэра? Уж не думаете ли вы, что Гитлер погладит по головке гестаповца, который прячет в своем сейфе нити заговора?

– Вы правы... Вы правы... – проговорил Демьян. – Но письма-то не у нас.

– Да, они в сейфе Земельбауэра.

– Знаете что? – Демьян начал крутить пуговицу моего пиджака. – Этот мерзавец еще поживет. . Сейчас же садитесь и пишите донесение своему полковнику.

– Есть! – ответил я.

27. У Гизелы

Гизела выпила свое вино залпом, поставила стакан на стол и сказала:

– Ты сделаешь меня пьяницей. Мне уже начинает нравиться. Вчера я даже подумала: хорошо бы выпить глотокдва. Честное слово.

– Но я-то ведь не пьяница! – возразил я.

– Слава богу. Сейчас мы будем пить кофе. Я быстренько.

Девять дней я не видел Гизелу. Только девять, но они показались мне годом. Дважды за это время я подходил к ее дому, но постучать не мог. Маскировочные шторы плотно закрывали окна, и в одном из них торчала открытая створка форточки. Это наш условный знак: в доме ктото посторонний. Подленькое чувство ревности сосало гдето под сердцем. Кто? Шуман? Земельбауэр?

Сегодня суббота. Горячка последних дней несколько приглушила душевную боль. И вот снова покойная тишина, снова рядом Гизела.

Когда мы распили кофе, я спросил ее:

– А что тебе мешало выпить вчера?

Она сощурила свои зеленые продолговатые глаза и, помешивая ложкой кофе, сказала:

– Клади больше сахара!

– Не люблю сладкое.

– Тебе это нужно.

– Мне? Зачем?

Она ответила на мой первый вопрос:

– Вчера мешал Килиан, а до этого Шуман. Доктор редкий пакостник. Он говорит, что бросит из-за меня жену.

Ты видел мой снимок? В спальне.. Он бесцеремонно забрал его, чтобы увеличить и оставить себе на память.

– А откуда взялся полковник?

– Из Берлина. Он хуже Шумана. И опаснее. Этот может мстить. Он пытался убедить меня, что теперь я нуждаюсь в защите, и что этой защитой может быть только он.

Я ему просто сказала: «Разводитесь с женой, я выйду за вас».

У меня захватило дух:

– Ты так сказала?

– Ну да. Я же знаю, что он никогда не разойдется.

– А почему он оказался в Берлине?

– Тебе интересно?

– Хм... Как тебе сказать... Я спокоен, когда он дальше от тебя.

Гизела понимающе кивнула и рассказала, что полковника Килиана вызывали в ставку Гитлера. Килиан получил повышение и убыл в распоряжение генерала Моделя.

Полковник очень быстро продвигается по служебной лестнице.

– Он сказал мне, – продолжала Гизела, – что в самом скором времени станет генералом. Сейчас же после начала наступления.

– Какого наступления? – неожиданно вырвалось у меня.

– Ты любопытен, как женщина. Это же военная тайна.

Ты хочешь, чтобы я попала под суд?

– Боже упаси!

Гизела рассмеялась:

– Тебе интересно все: и то, о чем я рассказываю, и то, о чем умалчиваю. Но я скажу.. Уверена, что ты не подведешь меня. Если верить Килиану, то в ближайшее время наступление начнут две армейские группы – «Центр» и

«Юг».

«Значит, мы не ошиблись, – заметил я про себя. – Бесспорно, концентрация сил происходит в районе Орла и

Белгорода. Так мы и сообщаем Большой земле».

Закончив ужин, мы сели на диван. Гизела подобрала под себя ноги. Я спросил ее:

– Тебе хорошо со мной?

– Очень. Ты согрел мою душу.

– Ей было холодно?

– Ты не веришь?

– Верю. Но были же у тебя когда-нибудь радости?

Гизела не сразу ответила. Она долго смотрела в одну точку задумчивым взором. Мне почему-то показалось, что она не хочет говорить на затронутую тему. Но я ошибался.

Она заговорила:

– Детские радости я не беру в счет. Их было много. Я

росла счастливой. . А когда стала взрослой, самой большой радостью было возвращение отца. А смерть его и вслед за ним – моего сына выбили меня из колеи. Мне было трудно. Трудно и очень тяжко. Хотелось умереть, но я делала все, чтобы жить. Я нужна была матери, сестрам. . А

теперь стала опять сильной. . И здесь я ради них. Отсюда можно помогать, да и почета больше. Все-таки фронт.

– Ты ответишь на мой вопрос откровенно? – спросил я.

Она утвердительно кивнула головой.

– Когда я тебе понравился?