По тропам волшебных лесов

– А че опасно-то? – насупился тот.

– Там люди.

– Ты тоже человек! – он упрямо топнул ногой.

– Поверь, эти люди не такие, как я, – ласково ответила Хейта. – Они не жалуют волшебного. Попадешься им – добра не жди. Думаешь, я смеха ради в капюшоне хожу, да способности свои от всех прячу?

Маленький пастырь помялся-помялся и нехотя выдавил:

– Не зря.

– То-то и оно.

– Но ведь даже потешники будут! – не унимался Тэш. – Я бы хотел на них поглядеть. Да и себя при случае показать.

– А вот этого точно не нужно, – нахмурилась Хейта. – Пастырей люди на дух не переносят. Да и тебе в волшебстве еще учиться и учиться. Последний раз, когда видения насылать пытался, пожар в лесу до рассвета тушили.

Тэш виновато примолк.

– Ступай домой, – мягко, но непреклонно сказала Хейта.

– Ла-адно, – кисло протянул он.

– А Ройх тебя проводит.

– Вот уж нет! – возмущению пастыря не было предела.

– Ты чего подумал, одного отпущу? – улыбнулась девушка.

– Под честное слово, – взмолился он.

– Знаем мы твои честные слова, – рассмеялась Хейта. – Ройх, проследи чтоб прямехонько до дома дошел. Глаз не спускай, коли придется, в зубах отнесешь. А ты чтоб без проделок! Иначе все твоим родителям расскажу. И деду с бабкой.

Тэш взглянул на нее исподлобья и обиженно шмыгнул носом. Хейта присела рядом.

– Я делаю это не из вредности. Ведь ты мой названый брат. Я не переживу если с тобой что-нибудь случится. Беги домой.

Тот кивнул и печально побрел по тропе. Бдительный Ройх двинулся следом. Хейта же накинула капюшон и, тяжко вздохнув, шагнула в лесной проем.

Старые, выгоревшие на солнце ворота печально поскрипывали на ветру. Хейта заколотила по ним кулаком. В ответ донеслась глухая, сонная брань.

– Проклятье! Кого там в такую рань принесло?

Бугристый нос привратника показался в решетчатом оконце. Путники в деревню Кихт захаживали редко, а потому он давно отучился вставать спозаранку.

– А-а, вернулась, – разом оттаял он. – Проходи.

Привратник Бэрх был одним из немногих, кто относился к Хейте на удивление хорошо. Отчего так повелось – она точно не знала. Быть может, оттого что он не любил деревенские толки, и никогда не принимал в них участия. А быть может, оттого что ему тоже порой доставалось от Варха и его шайки.

Мать говорила, он и к отцу Хейты относился лучше других, хотя и не одобрял его странной привязанности к Заповедному лесу. Он и ее привязанности не одобрял. Вот и сейчас, едва ворота захлопнулись, принялся нравоучать.

– Дался тебе этот лес. Жуткое место. Отец твой там сгинул. И тебе не терпится?

Хейта не ответила, улыбнулась только – она давно привыкла к его заботливому ворчанию. Запустила руку в карман и протянула Бэрху пригоршню темно-коричневых лесных орехов. Она всегда ему что-нибудь приносила из леса, а он, хоть и хмурил брови, никогда не отказывался.

– Вот тебе и на, – озадаченно молвил он. – А я от них не помру?

– Ну я же не померла, – усмехнулась Хейта.

– Ну да – ну да. Возьму, стало быть. Спасибо, что не забываешь про старика Бэрха, – в уголках его блеклых глаз собрались ласковые морщинки. – Ну, будет стоять. Домой поспешай. Тебя уже спрашивали.

Приземистый деревянный домишко, с покосившейся соломенной крышей, казался мирным и дружелюбным, но при этом очень усталым. В нем чувствовалась какая-то застарелая, неизжитая печаль. Хейта отворила скрипучую дверь и, как в прорубь, нырнула в прохладный дымный полумрак.

Дом состоял всего из одной комнаты, поэтому был он маленьким и тесным. Трескучее пламя очага порождало сонму беспокойных теней. Все вокруг было заставлено мисками, полными ягод и орехов. Хейта из леса давеча нанесла, – на год, наверное, хватило бы.

У стола над блюдом с шиповником склонилась Лахта. На ней было простое травянисто-зеленое платье, подхваченное матерчатым пояском. Посеребренные волосы искусно уложены на затылке. На шее темнела связка крупных деревянных бус.

Мать подняла на Хейту добрые темные глаза, но бледные губы не сложились в улыбку. Она кивнула, понуждая девушку обернуться. Там, за узким, истертым столом, уронив голову на грудь, дремал Борхольд.

Последнее время он спал все чаще. И Хейта ничем не могла ему помочь, – ее целебные руки, к сожалению, были бессильны против этой напасти – глубокой беспощадной старости.

На столе были разложены всевозможные инструменты: тесак, рубанок, долото. Всю жизнь дед был плотником. И не было, наверное, такой деревянной вещицы, какой он не смог бы смастерить.

Хейта бережно дотронулась до его плеча.

– Деда…

Борхольд разлепил тяжелые веки.

– А-а, это ты внученька. Набегалась в лесу? А я тебя уже целый час дожидаюсь.

Он взял с колен увесистый сверток и протянул его Хейте.

– Снеси Фальхте. Она взамен съестного передаст. Такой был уговор.

Хейта отогнула край холстины. Шкатулка, над которой целую неделю денно и нощно работал дед, получилась на диво изящной. Круглую крышку украшала резная гирлянда из полевых трав и цветов.