По ту сторону фронта

Замкнув дверь, они остановились в удивлении, – с востока приближался и быстро нарастал гул самолетов.

– Неужели наши? – сказал Беляк и взглянул на небо.

– Конечно, наши, – уверенно подтвердил Микулич. – Разве немцы в такую ночь поднимутся?

Микулич оказался прав. Надрывно завыла сирена, и по небу беспокойно забегали лучи прожекторов. Они беспомощно натыкались на мутные облака, ломались, скрещивались, вновь расходились в стороны. Беспорядочно захлопали запоздавшие зенитки, затарахтели пулеметы, прорезая тьму светящимися строчками трассирующих пуль. Невидимые с земли, укрытые низкими облаками, самолеты спокойно проплыли над городом, развернулись и пошли в сторону южной окраины, к аэродрому. И стало вдруг светло как днем. В небе повисли огромные светящиеся шары: от них отрывались и стекали вниз огненные струйки.

Земля качнулась. Беляк и Микулич перебежали поляну и встали около сторожки. Вдали грохотало, земля тряслась от разрывов бомб. Зенитки продолжали остервенело стрелять, но прожекторы уже погасли.

Советские самолеты бомбили аэродром. Бомбежка продолжалась не больше двадцати минут и закончилась взрывами огромной силы, потрясшими весь город. Это взлетели в воздух штабели авиационных бомб.

Потом самолеты ушли, и все стихло.

С утра 23 февраля город зашевелился, точно растревоженный муравейник. Почти на всех улицах, на столбах, на стенах домов и заборах была расклеена небольшая, аккуратно отпечатанная подпольная газета «Вперед» – орган бюро окружкома коммунистической партии.

На лицевой стороне газеты большими буквами были приведены слова: «Наши силы неисчислимы. Зазнавшийся враг должен будет скоро убедиться в этом». «Все силы народа – на разгром врага! Вперед, за нашу победу!»

В передовице рассказывалось о том, как бьется с врагом доблестная Красная армия, остановившая наступление гитлеровских полчищ и нанесшая им сокрушительные удары под Москвой, Тихвином, Ростовом-на-Дону, Ельцом. Сообщалось, какие потери понес враг, откатываясь на запад, теряя технику и усеивая дороги трупами своих солдат и офицеров. Статья призывала всех советских граждан в районах, оккупированных врагом, множить ряды народных мстителей, создавать новые партизанские отряды, истреблять фашистов.

«Наше дело правое! Победа будет за нами!» – этими словами кончалась передовая.

«Дорогие товарищи, поздравляем вас с двадцать четвертой годовщиной нашей родной Красной армии, борющейся за честь и независимость советской Родины!» – гласил лозунг.

В статьях шла речь о том, как живет в эти дни наше государство, описывались героические подвиги советских людей на фронте и в тылу.

Газета была подобна бомбе огромной силы, разорвавшейся посередине города. Оккупанты всполошились. Карательные, следственные, разведывательные органы гитлеровцев были подняты на ноги. Полицейские метались по городу, с ожесточением срывая расклеенные листки газет.

В управе, под председательством Чернявского, шло экстренное совещание. Заместитель бургомистра, взволнованный, бледный, информировал собравшихся:

– Эксперты точно установили, – говорил он, – что большевистская газета отпечатана шрифтом и красками типографии управы. Вы представляете себе, что это значит? Это дерзость, не имеющая границ! Нам никто этого не простит. За подобные вещи по головке гладить не будут. – Повысив голос до визга, он закончил: – И не только я один буду отвечать! Все, все вы со мной вместе!

Гестаповцы отправили в тюрьму почти весь русский персонал типографии и отстранили от работы директора-немца. Сорвался выход в свет двух очередных номеров газет оккупантов.

«Зато наша вышла! – от всей души радовался Кудрин. – Пусть нашу народ почитает, она интереснее».

Он сидел у себя дома с Найденовым. На столе лежала фляга с водкой, оставленная «на шабаш».

– Ну, задали мы им хлопот, Михаил Павлович! – смеялся Найденов. – Долго теперь не успокоятся. Давай-ка по махонькой за наш первый номер. – Он взял флягу, бережно, чтобы не пролить ни одной капли, наполнил две граненые стопки. – За первый, но не последний!

Выпили, закусили огурцами: хлеба в доме не было. Поставив порожнюю стопку на стол, Кудрин задумался.

– Вот так, помню, в пятом году, – сказал он, покачивая головой, – сколько крови понапортили мы полиции! Как суббота, так листовки, неделя прошла – опять листовки. Чего только власти ни делали, – не помогает! Тоже ведь не лучше, чем сейчас, работали: по домам печатали, по чердакам, выносили за пазухой, в кошелках, с которыми бабы на базар ходят. Я как-то чуть не влип. Только принес в дом листовки, гляжу – полиция! Куда девать? А жил один, комнатушка маленькая, сунуть некуда, знаю, что все вверх дном перевернут. Выскочил в переднюю – труба самоварная висит на стене. Взял да и сунул туда. Не успел вернуться в комнату – и пристав нагрянул. Слежка за мной, видать, была. Копались, копались они часа два, не меньше, а на трубу и внимания не обратили. Так и выскочил я. На другой раз умнее стал: как вхожу в дом, листовки в трубу.