По ту сторону грусти (СИ)

Но она едва слушала. На колени опускалась машинально, крестилась без чувства. Слова проповеди пропускала мимо ушей: не в них было то, за чем пришла. И она огорчилась, и слеза по её щеке сползла не от умиления, а от ожесточения и досады. Не хватало лишь проявить к ней вот такую, советского очерствения достойную грубость: этой духотой, этим ужасным польским акцентом у ксендза... Ища утешения, она закрыла на минутку глаза и решила впускать в себя только орган. Его низкий переливчатый голос потихоньку просвечивал истончившееся тело лучами нот - и даже когда она подняла веки, всё потихоньку начинало расплываться. Что именно? - всё. Точнее было не сказать. Алеся не успела - и не хотела пугаться. Это было совсем не то же, что на кладбище.

Она осталась одна во тьме. В призрачном голубоватом сиянии выступили тонкие нервюры, и алтарные зубцы, и кружево; казалось, это цвет самой мелодии, именно орган своим звучанием испускает свечение.

Алесе показалось, что где-то под невидимыми сводами витает эхом ещё и пение - высоким чистым голосом. Но источник его был бесконечно далёк.

И вовсе не за музыкой пришла сюда Алеся. Хотя она стояла неподвижно, и могло показаться, что она именно вслушивается.

Под ногами её пробежали невидные искорки, и слабым шафраном замерцали стыки между плитками. Алеся медленно сделала несколько шагов к алтарю. Свечи медленно взмыли со своих мест и витали теперь светлячками в воздухе. Нездешним тусклым светом зазолотилось монументальное распятие. Всё остальное терялось в синей мгле.

Алеся задрожала. Она никогда не испытывала ничего подобного. Она не назвала бы это ни страхом, ни подавленностью, но её всю пронзала, как стрелами, неведомая, невидимая Сила; пред лицом этой Силы она была прозрачна и раскрыта, и только с чистым сердцем могла стоять здесь, посреди грандиозного таинственного храма. Но она и не собиралась утаивать ничего - ни горечи своей, ни смятения.

Уже без криков и экзальтации Алеся всё увидела с беспощадной ясностью, как сложный стройный рисунок или начерченный в атласе путь - и обжигающе чётко осознала, насколько же ей больно и плохо.

Да. Министр ей открыл, кто она. Но даже тогда, после первого кровь леденящего боя, она толком не вникала, что это значит. Не понимала и потом, когда сотрудничала с "органами" и помогала одолеть зарвавшихся казнокрадов. Инквизитор - красивое слово, завораживающе грозное. И она носила его, как орден в петлице.

И только теперь со всей глубиной отчаянья, ощущая Присутствие, Алеся понимала, что значит - быть безмолвным орудием.

Это почитается за честь. Да будет воля Твоя - и я её исполню. Алеся её гордо выполняла, когда казнила государственного изменника Вышинского, но сейчас...

Ноги ослабли, и она упала на колени. Пение в невидном запределье стало отчётливей и пронзительней, и по лицу у Алеси заструились слёзы. И она выговорила про себя: "Господи, за что Ты с нами - так?!.."

Вышинского она действительно казнила - церемониально, как палач. Но сейчас она наносила удар в спину. И никто не понял, что случилось. Не понимала даже она сама, вот в чём было горе.

И каков расчёт! Что и говорить - Божественный расчёт. Так непостижимо утончённо, и столь же изящным методом, который именуется попущением. Господь попустил, чтобы она овладела невиданной мощью и блеском её привлекла неистового аль Сабаха. Господь попустил, чтобы она прикипела душой к Андропову: так, чтоб они сливались до неразличимости и чтоб страшный удар достался ему. Господь попустил, чтобы её привлекла личность председателя. Чтобы она полюбила его. Чтобы они могли встречаться. В конце концов, Он попустил, чтобы она овладела этой одиозной профессией - "атташе по связям со сверхъестественным"!..

Алеся не могла встать. Казалось, она разбита на тысячи осколков.

Она была сокрушена - ей досталась роль истязателя. И горечью на губах проступала кровь вместе со словом: "виновна".

Каково это - понимать, что вся твоя жизнь принадлежит не тебе, все поступки, и стремления, и мысли ведут к цели, что намечена не тобой? И ничего не значат твои желания, мечты и горение сердца.

Ей не хватало сил протестовать. Но с безжалостной резкостью проступило постижение, что именно сейчас нужен бунт. Именно сейчас она могла бы... и стоило отказаться от веры. Ведь если с ней и дорогими людьми творят такое?

Она не ощутила чуждого дуновения под сводами храма, ни тени не мелькнуло меж колоннами, не шевельнулись огоньки свечей. Мятеж назревал у неё внутри. И темнота, спасительная и чёрно-лучезарная, рвалась из Алесиной груди.

И она рывком бросилась на пол и простёрлась во весь немалый рост, и снова слёзы, теперь такие частые, беззвучно капали на холодные плиты, и била дрожь, и Алеся молчала - изо всех сил она давила и крушила пепел слов, кружащийся в голове, не давала серым чешуйкам собраться и ожить.

Словно обручем сжимало лоб и грудь, и вот наконец в тёмную пустоту хватило сил вбросить новую, свою трепещущую птицу: Алеся мысленно произнесла и губами онемевшими, точно скованными льдом, прошептала неслышно:

- Да будет воля Твоя...