По ту сторону грусти (СИ)

- Вот. Знаешь, наверное, история Феликса Эдмундовича меня больше всего позабавила. Ну, и с толку сбила, конечно же. А ведь чёрт возьми, ему, оказывается, к лицу кардинальский наряд!..

Они засмеялись, Алеся взяла биографию, пристроила в стопку и сказала:

- Если хотите, я вам что угодно подыскивать буду, любую книгу, но... - и внезапно как-то замялась, опустив глаза.

- Что такое? - мягко переспросил Андропов.

- Вы говорите со мной о государственных делах. А мне бы хотелось об искусстве, - заливаясь краской, выговорила Алеся. - Ну, и... и вообще...

Председатель усмехнулся, и это как-то дружелюбно, почти озорно у него вышло:

- Понимаю-понимаю. Ну и поговорим ещё! Но ты сама виновата, нечего мне было родину свою так нахваливать да расписывать.

- Так я виновата уже тем, что это моя страна! - полушутя воскликнула Алеся.

- Вот ты ершистая!.. - деланно проворчал Андропов и шутливо пожал ей плечо: "Остынь!".

Она взволновалась, как всегда, когда он прикасался к ней - редко, чисто по-дружески и неизменно естественно. А она после этого тушевалась. Зато теперь он держался к ней гораздо ближе во время бесед. Она могла разглядеть оттенок его глаз и каждый седой волос на висках. Казалось, даже ощущала его тепло. Но она гнала от себя такие мысли.

Нечистый - не обязательно "плохой" или "преступный", как объясняли ей опытные маги: очень часто это синоним слова "природный", "нерафинированный", что ли. Грубый. И потому расстраивающий тонкие частоты, неподходящий для делания. А она поймала себя на чувстве, что всё своё общение с Юрием Владимировичем воспринимает как делание, и ей ужасно не хотелось загрязнять и мутить его.

Хотя мысли всё равно возвращались...

После того разговора они ещё несколько раз виделись в квартире на Кутузовском проспекте. Наверное, больше всего ей запомнился тот день, когда они с Юрием Владимировичем вообще почти не коснулись политики, а вынули с полки огромный, великолепный альбом скандинавских художников и листали, сидя рядышком на кровати в спальне. Любопытно стало, а был ли у него такой альбом на самом деле, но в следующий миг она решила, что её это не интересует. Главное, что картины их увлекли: Алеся узнавала некоторые полотна, виденные в Музее искусств Гётеборга, радовалась, как ребёнок, Андропов улыбался, комментировал, она ловила каждое его слово, и всё казалось ей остро, ярко, и она снова восхищалась им, но уже без зависти. А потом пообещала что-нибудь ему нарисовать к какому-то празднику, он отказался, она повторила, и так несколько раз - обычные препирательства.

И к квартире она привыкала. Ей уже не казалась нелепой дешёвая типовая мебель вроде нынешней "икеи", пёстрые ковры и зелёные обои с папоротником. Это стало естественно, а потому даже мило. Вот бы ещё на даче побывать, но она пока не заслужила. А интересно, какая бы у него была квартира, будь он Алесиным современником? Уж она бы постаралась всё обустроить: например, светлые стены (только б не очень холодного оттенка), лаконичный дизайн, всё в сочетании со старым паркетом и... Стоп, куда-то не в ту степь у неё мысли идут.

Но в основном, конечно, он всё равно жаждал обсудить с ней именно "государственные" дела. Причём незаметно уводил беседу от прямого обсуждения Союза. Но Алеся не могла не замечать, что во время всех их встреч Юрия Владимировича что-то гложет. Неужели она научилась улавливать настроения других людей, в кои-то веки?.. Но уж если не всех, то одного. От неё не укрывались озабоченные взгляды, горьковатые складки на лбу и в углах губ, сумрачная тень на лице, иногда даже беглые, мимолётные проблески грустной тревожности в глазах. И всё это не длилось и секунды. Но тем более беспокоило её. Алесе показалось, что он вообще всё реже улыбается и шутит.

Стамбровская примечала, как летит время, поглядывала на календарь, выуживала из памяти факты, ориентиры, и вспоминала, что сейчас у Андропова как раз начались серьёзные противоречия с Брежневым, а позиция становится всё более шаткой, недалеко и до опалы. Она-то заранее знала, что всё окончится в его пользу, но было всё равно тяжело наблюдать, как даже во снах Юрия Владимировича не отпускает ожесточённость и тревожность, хотя во время встречи с ней он всегда старался не показывать виду. Но потом всё-таки не выдержал, вскользь отпустил пару замечаний насчёт соглядатаев Цинёва и Цвигуна - вот уж точно две мухи цеце... Потом как-то раз рассказал ей, как с досады распёк своего помощника Синицына за его "критиканские" замечания и провокационные пометки в повестках дня Политбюро. Настолько раздражился, что сказал ему прямым текстом: "Игорь, ты что, хочешь, чтоб меня из Политбюро турнули за диссидентские мысли?". Такие вот дела. В массовом сознании гроза инакомыслящих - и сам диссидент. Всё это Алеся прекрасно знала. И - да, понимала, проникалась, читая историческую литературу, но сейчас, после всех этих бесед, она действительно за него переживала.