По ту сторону лета

Вечером, вернувшись с работы, отец зашел ко мне в комнату, не выпуская из рук кожаного портфеля. Он присел ко мне на кровать и, не глядя в глаза, объяснил, что мать не виновата в том, что помощь подоспела так поздно. Она все равно ничего не смогла бы сделать, потому что давно больна. У нее в организме не хватает кальция, и его дефицит вызывает системные сбои, в результате которых она с разной остротой реагирует на телесную и душевную боль, а иногда не реагирует на нее вовсе, переживая нечто вроде паралича. Он придумал это рациональное объяснение в надежде, что оно поможет мне смириться с мыслью, что родная мать бросила меня истекать кровью на полу. Отец нес эту ахинею голосом, лишенным интонаций, торопясь поскорее покончить с чувством вины, которое был вынужден делить с матерью. Она была виновата в том, что ничего не сделала, он — в том, что ее покрывал. Больше мы этот эпизод не обсуждали.

В тот вечер по телевизору Америка оплакивала свою жизнь, в которой больше ничего не будет, как раньше. Женщины рыдали по убитому президенту. «Все потому, что он был красавчиком», — прошипел отец. Я тоже считала их скорбь идиотизмом. Я сидела между родителями на нашей продавленной софе, точь-в-точь как в другие вечера, и сознавала, что у нас тоже ничего не будет как раньше. Пусть мать, как обычно, сидела и что-то шила, изредка поднимая голову к экрану, пусть отец привычно критиковал все, что не было французским. Я не плакала, потому что поняла: будущему доверять нельзя. То, чего боишься больше всего на свете, может произойти буквально в следующий миг.

Мне не удалось убедить себя в правдивости байки про кальций. А уж как я старалась — Бог свидетель. Но перед глазами все время вставала одна и та же картина: мать разевает свой огромный рот, кричит и убегает прочь, и не думая меня спасать. Родная мать желала тебе смерти. Убивать тебя она не хотела, боясь запачкаться.

Но, когда подвернулся удобный случай, когда она увидела, как ты, израненная, лежишь на полу и причитаешь: «Мамочка, помоги!» — то решила, что удача сама плывет ей в руки, что, если чуть повезет, все сделается само собой и она наконец от тебя освободится.

В тот вечер, морщась от саднящей боли в зашитой спине, я дала себе торжественное обещание. Если я когда-нибудь стану матерью, то буду доброй. Я научусь слушать своего ребенка. Буду любить его и баловать. Сделаю все, чтобы он был счастлив, счастлив по-настоящему, а не для видимости, лишь бы не расстраивать меня — в ту пору я свято верила, что в этом состоит священный долг каждого ребенка по отношению к людям, подарившим ему жизнь.