По ту сторону океана

Дни шли, и море становилось все неспокойне, штормъ крпчалъ, и масса эмигрантовъ валялись, полумертвые отъ страданій. Только въ вид рдкаго исключенія попадался на глаза здоровый человкъ, пощаженный морской болзнью. Мой юный спутникъ пролежалъ много дней на своей койк. Онъ говорилъ, что, право, не стоитъ «стоять», когда подходитъ смерть. И онъ стоналъ и велъ себя, какъ неразумный маленькій теленокъ. Если онъ когда-нибудь, — въ чемъ онъ, впрочемъ, сильно со мнвается, — опять очутится на твердой земл, онъ никогда не станетъ жаловаться на такую бездлицу, какъ, напримръ, потеря пальца или ноги, потому что это сущіе пустяки въ сравненіи съ тмъ, что онъ теперь испытываетъ.

Въ этотъ періодъ времени я однажды встртилъ на верхней палуб господина Нике. Онъ не совсмъ увренно стоялъ на ногахъ и былъ смертельно блденъ.

— Что съ вами? Вамъ нездоровится?

— Ахъ, да, до нкоторой степени. Но здсь такъ сильно пахнетъ машиннымъ масломъ, кром того въ кухн жарятъ мясо, и отъ этихъ смшанныхъ запаховъ каждаго затошнитъ.

Когда же мы спустились внизъ, и когда купецъ угостилъ его табачной жвачкой подъ предлогомъ, что это единственное средство, которое можетъ его сейчасъ же излечить, господинъ Нике сталъ все больше и больше походить на трупъ. Онъ прислонился къ чему-то спиной, засунулъ руки въ карманы и закрылъ глаза.

— Не приближается ли вашъ «извстный случай»? — спросилъ купецъ, посмиваясь ему прямо въ лицо.

Но лучше бы онъ не спрашивалъ. «Извстный случай» не только приближался, но былъ уже такъ близко, что не подозрвавшій столь злостной каверзы шутникъ дорого поплатился за свой вопросъ. Посл этого купецъ заявилъ, что, по его мннію, самое благоразумное, что онъ можетъ сдлать — это пойти и хорошенько выыыться. Съ этого дня господинъ Нике уже не покидалъ своей койки.

И дйствительно, казалось, что не будетъ конца этому положенію вещей. Море каждый день, нтъ, даже каждое утро, становилось все неспокойне, все бурливе. Туманъ то появлялся, то исчезалъ. Втеръ разгонялъ его на время, но онъ вновь являлся и окутывалъ весь пароходъ; безпрестанный, непрерывающійся ни днемъ, ни ночью скрипъ снастей достигалъ даже до нижней палубы. Какъ-то разъ ночью подломилось нсколько коекъ; люди, спавшіе на нихъ, скатились на полъ; обезсиленные болзнью, они натянули на себя одяла и, полуголые, продрогшіе, не имя даже силъ взять матрацы, они заснули на чемъ попало — на мшка и сундукахъ.

Около полуночи какая-то женщина просунула голову въ наше отдленіе. Она съ большимъ трудомъ взобралась по крутой лстниц, ведущей изъ семейнаго отдленія къ намъ.

Фонарь у насъ тускло горлъ, со скрипомъ покачиваясь, на желзномъ крюк, и голова женщины какъ-то странно и неестественно вырисовывалась въ отверстіи люка

— Не можетъ ли кто-нибудь изъ васъ пойти и сказать капитану, что на дн парохода слышится какой-то странный шумъ?

Никто не отвчалъ. Женщина, желая насъ разбудить, крикнула громче.

— Нтъ ли здсь кого-нибудь, кто можетъ доложить, что въ пароход образовалась течь?

Тогда многіе начали громко надъ ней смяться, но женщина, уходя, продолжала упорно бормотать, что корабль далъ трещину

Господинъ Нике все еще лежалъ на своей койк въ самомъ жалкомъ состояніи. Его «извстный случай» теперь превратился въ одинъ безконечно продолжительный «случай». Кто-то изъ его спутниковъ спросилъ его однажды, не умеръ ли онъ.

— Нтъ, такого счастья съ нимъ еще не слу-чилось, — пробормоталъ онъ.

Съ верхней палубы доносилась до насъ громкая команда офицеровъ, а капитанъ, этотъ покрытый золотыми галунами господинъ, всегда встрчавшій насъ, эмигрантовъ, насмшливыми взглядами и постоянно приказывавшій намъ не попадаться ему на дорог, стоялъ теперь собственной особой на капитанскомъ мостик. Мы слышали его голосъ, раздававшійся тамъ, наверху. Онъ рзко, отчетливо отдавалъ свои приказанія, и вс, не колеблясь, повиновались ему. У насъ у всхъ было такое чувство, что капитанъ, несмотря на все, самый лучшій человкъ на всемъ пароход,- да, въ эти минуты на лиц его не было и слда обычнаго насмшливаго выраженія.

Воздухъ и освщеніе въ семейныхъ отдленіяхъ оставляли желать лучшаго. Волненіе усилилось до того, что пришлось ошвартовать вс люки, выходившіе на верхнюю палубу. Большинство обитателей этихъ отдленій не покидало своихъ коекъ, дти лежали, тсно прижимаясь къ матерямъ, мужчины — съ безсмысленными глазами и широко раздувающимися ноздрями, неспособные къ какому бы то ни было движенію. Вверху, на самой послдней ступени лстницы, стоялъ совершенно здоровый и бодрый методистскій проповдникъ — пвецъ духовныхъ гимновъ. Онъ стоялъ тамъ съ обнаженной головой и обнаженной грудью, точно окаменвъ въ молитвенномъ экстаз. И всю ночь со вчерашняго дня простоялъ онъ такъ. Время отъ времени къ нему подходилъ какой-нибудь эмигрантъ и говорилъ съ нимъ. Когда разсвло, и вс люди проснулись, онъ вдругъ громко крикнулъ къ намъ внизъ.

— Я голосъ, говорящій съ вами во имя Господне!

И онъ принялся сыпать вокругъ себя словами покаянія и угрозами адскихъ мукъ. Но это былъ плохой храмъ, — этотъ пароходъ съ шестьюстами жалкихъ и страдающихъ эмигрантовъ!